5. Период распространения земледелия. Циклическое расширение. Антика. Железный век

Итак, растущая плотность населения и неравенство двух типов, спонтанно возникающее неравенство технологического типа и закономерно и периодически возникающее социально-организационное неравенство или, что, то же самое, стратификационнное, или классовое, неравенство и сопутствующее ослабление цивилизационного, т. е. иерархизированного земледельческого центра, приводят к новому социальному процессу. В основных зонах земледелия происходит циклическое воспроизводство активности земледельческих центров, их ослабления и диссоциации и новой активности периферийных зон, прилегающих к таким центрам. Теперь взаимодействие центра и периферии земледелия вынужденным образом представляют собой конфликтное взаимодействие иерархий труда. Такое взаимодействие мы вынуждены характеризовать как новое понятие - «война».

Война как способ существования – формирование вторичного механизма эксплуатации.

Наконец, мы подходим к войне как способу существования. Война не как разовый конфликт при вселении или в случае пограничного спора, а война как регулярное удовлетворение постоянных потребностей, как особая форма производства, где продукты одних отчуждаются другими, отчуждаются регулярно с понуждением силой и страхом смерти или наказания повторять такой производственный цикл. Мы можем привести в подтверждение нашего взгляда мнение не просто логичное, а имеющее характер исторической аксиомы (1960 г.):

Нападения на произведенный сельскохозяйственный запас начинаются с появлением этого запаса

[Ньюкомб, p 329]

Выше мы указали, что «идея» такой эксплуатации не могла появиться спонтанно. Она требовала этапа интеграции труда - земледельческого и управленческого труда в общине, постепенного формирования иерархии труда в самой общине и возникновения больших запасов – прибавочного продукта. Она требовала формирования ОБРАЗЦА последующего принуждения к труду СВОИХ людей, которые вынуждены работать, поскольку у них постоянно забирают практически весь урожай и дают на жизнь порционно, по пайке с целью взять все остальное.

Невозможность простой смены своих работников на аллювиальной почве пленными и рабами исключает начало рабовладения в долинах гидроцивилизаций.

Мы доказываем это далее. В речных долинах земля была чрезвычайно ценной как сохраняющая плодородие и дающая очень высокий урожай. Потому и при высокой уже плотности населения она требовала весьма заинтересованного высокомотивированного труда. И такие участки было исторически невозможно передать работникам, которые были бы плохо мотивированы, работали принудительно. Ситуация такова, что в условиях общинного землепользования или точнее при общинном происхождении массового труда на аллювиальных почвах всякое внедрение принудительного труда выглядело и давало результат, много меньший. И потому принудительная форма труда не могла привиться как эффективный способ хозяйствования даже в случаях резкого сокращения общего объема населения в связи с ментальностью тщательной и заинтересованной работы на клочках земли – «чужой» - пленный неизменно демонстрировал низкое качество использования такой земли. В реальности работники на царских и храмовых полях немедленно (и вынужденным образом) включались в «свое» хозяйство, как равные остальным работникам – только поэтому их уравнивание с остальными работниками хозяйства автоматически приводило к копированию поведения (и мотивации) основной массы. По сути, они сливались с остальным миром. Потому рабство как статус, ниже уровня общинника в аллювиальном землепользовании даже при возможном появлении избытка пленных произойти не могло.

Вставка 2010 г. Этого не могло произойти и политически. Как можно заменить своих работников другими, если и своих работников «девать некуда». Более того, «свои» вполне исполняют назначенные задания. Виртуальные рабы ничтожны числом, да и дикостью является идея заменить то, что уже хорошо работает. Рабство в государственной формах не могло появиться на землях первых цивилизаций. Гипотетический вариант –придти извне, уничтожить все местное население и заменить его приведенными рабами – предположение дикое и нерациональное в основе. Опыт Рима его полностью отвергает.

С появлением железа стала возможной интенсивное поднятие целины, освоение богарных почв, труд на тяжелых и неполивных почвах, которые могли и быстро истощаться. Земледелие такого рода при избытке земли могло не требовать слишком тщательного ухода, поскольку земель в зонах степей, полупустынь было много.

Избыток истощаемых земель, годных к обработке, и появление внешней периферии, готовой к захвату выработанного центром продукта производства порождает следующий шаг – если можно грабить центр и результаты труда чужих земледельцев, то почему нельзя увести таких земледельцев к себе и заставить их работать у себя, на своих богарных землях. Вместо грабежа и вывоза готового продукта, почему не взять сам источник продукта – работников-земледельцев. Эта идея сложна по своей конструкции и предполагает уже существующую или наблюдаемую 1) эксплуатацию, уже наличную 2) идею производства излишка – прибавочного продукта; существующий 3) порядок и традицию организации производства, и 3) принуждение к производству излишка.

Эту идею завоевания работников вместо завоевания хлеба и ресурсов и воплощают переходные периоды Митанни и Хеттской державы. Жертвой становятся уведенные жители земледельческих центров Сирии, Ашшура, Междуречья Палестины. Это настоящие земледельцы. Как мы видели, они не желают работать, они бегут из «полона» – статус таких земледельцев впервые изменился драматически, потому что их увели из своей общины. Далее перед нами раскрывается последовательность завоеваний, начиная с Ассирии, которая именуется в советской исторической науке со времен Маркса – рабовладением.

Война как социальное отношение – конфронтация иерархий труда

Прежде всего, война предполагает ДВЕ стороны. Это означает, что проблема распространения земледелия и проблема использования «чужих» и труда «чужих» предполагает пару «нападающий и побежденный» или «центр и периферия». Но эти стороны теперь обязательно представляют собой иерархии труда или хотя бы одну сторону в виде иерархии труда. Таким образом, война явление социальное. Но и не только. Это явление, как и любое другое социальное, начинается с психологии человека и малых групп, с ментальности и с взвешивания шансов.

Война как результат мотивации нападающей стороны

Война, как и любые массовые действия в обществе, тем более как действия, затрагивающие самые настоятельные потребности человека (безопасности I) являются и должны по определению являться хорошо мотивированными действиями (со стороны массы людей, а не случайной воли только лидера). Именно, военные действия – это труд, который должен давать определенный «положительный» результат. Иначе, и начинать военную деятельность не имеет смысла. Другими словами, война с позиции активной и инициирующей стороны целесообразна только тогда, когда нападающий уверен в своем технико-культурном превосходстве и соответственно уверен в высокой вероятности собственного успеха. Иначе, он бы испытывал страх собственной гибели и не горел желанием идти в поход (потребность в безопасности I). Это и означает, что в среднем, в случае собственной инициации войн, как и любой деятельности, мы предполагаем и наличие субъективного восприятия активации как процесса, имеющего потенциальный успех.

Вставка 2010. Эта система лучше всего представима теорией Врума. Уверенность в успехе повышает энергию завоевателя. В этом успехе концентрируется и пассионарность по Гумилеву, а с позиций Маслоу это проявляется в уверенном поиске неопределенности (поход в неведомое) с верой в преодоление такое неопределенности, то есть в победу. Другими словами это означает «творчество вооруженных масс».

Существуют и другие ситуации – выдавливание племен и примитивных этносов в зону земледельческой периферии (Римская империя) при еще более опасном давлении на них со стороны восточных агрессивных соседей, вплоть до построения системы этнического «домино». В этих ситуациях мы можем говорить об объективизации военных конфликтов, поскольку говорим об этом как историческом процессе. Зажатый меж двух огней этнос выбирает наименьшее зло и сопротивление. Погибает нападающая примитивная культура или земледельческий центр в зависимости от состояний земледельческого центра в указанных нами смыслах (технологий и социально-политического единства). Все это, вполне вероятно, уже является наиболее популярными элементами теории конфликтов или теории игр.

Таким образом, психология трансформируется в социальное действие. Действие - в социальную структуру, закрепляющую единичное константой отношения.

Война как новая форма отчуждения. Принципиальное отличие от эксплуатации «своих»

Ранее мы говорили, об отчуждении работников от иерархии труда как лишении их мотивации к эффективному труду в связи с изъятием прибавочного продукта. Этот процесс идет в моноэтническом первичном государстве через многие трудности, ведущие из которых касаются необходимости внутреннего переубеждения общины в изменении поведения (в частности продолжения труда при достаточных запасах и т.п.). Иными словами «переубеждение» означает необходимость большой идеологической работы, которую выполняет специальный аппарат. Первым субъектом процесса отчуждения становится, таким образом, формирующаяся верхушка собственной хозяйственной иерархии труда. Первым объектом отчуждения становится собственная община. Но поскольку община и субъект, она – не «чужие», а «свои», то инструмент не может быть силовым. Приходится учитывать родовые традиции, кровную месть, почитание старших и много другое. Главный инструмент отчуждения – убеждение. Общественное по форме становится корпоративным имуществом (верхнего класса), которым корпорация распоряжается в своих интересах.

В противоположность этому при насильственных вторжениях «своих» к «чужим» - такие «чужие» воспринимаются исключительно как объекты. Военнопленный, «этнически чуждый» работник, оторван, или, точнее скажем, сам «отчужден» от «своей» общины, от собственности своей общины. Потому он уже никем и ничем (традиции и т. п.) не защищен. Не защищена и община в целом, если она «чужая» и поставлена в полную зависимость от завоевателя.

Именно отсюда возникает возможность более полной и быстрой эксплуатации раба или данничество - грабеж общины и «чужого» этноса в целом.

Предпосылка только одна – полное силовое господство и преимущество над объектом эксплуатации.

Чем же объясняется прогресс рабовладения по сравнению с государственным хозяйствованием над своей общиной? (в марксистской форме этот вопрос мог звучать примерно как - прогресс рабовладельческого над азиатским способом производства)

Эффективность рабовладения определяется:

- ЭКОНОМИЕЙ на расходах по выращиванию и обучению взрослого работника (увод раба – взрослого человека – уже есть акт эксплуатации чужого этноса),

- возможностью эксплуатировать раба без постоянного возобновления и восстановления его рабочей силы, до полного истощения и смерти.

В смягченной форме подобная ситуация возникает и при эксплуатации общины или этноса-данника. В крайних ситуациях завоеватель не ограничен ничем, даже геноцидом (уничтожением или изгнанием) этноса с целью захвата его ценной территории.

К явлениям, сходным с рабовладением или производным от рабовладения или к явлению этого же рода мы относим также и принуждение другого этноса к политическому союзу.

Уже косвенным проявлением диктат и принуждения является использование территории, заселенной завоеванных этносом и их природных ресурсов в хозяйственных и политических целях, поскольку «политика – концентрированное выражение экономики».

Динамика развития земледелия как видимый политический процесс

В момент завоевания часто образуется государство-община. Эта военная община ставит в подчинение себе не своих работников - чужое завоеванное население. Иногда (при завоевании в к.-л. промежуточной фазе развития) продолжается расширения уже существующего (имперского) государства – развитие более поздней стадиальной формы этого процесса.

В целом исторический процесс в этот период (распространения земледелия) образует три ветви развития в зависимости от обстоятельств, окружения, предыстории или контекста[1].

Мы видим в историческом процессе от периода и момента освоения железа XV-XII в. до н.э. и до периода, который мы характеризуем как период относительно полного развития земледелия (VI-IX в. н.э. только в Западной Европе) , три параллельных формы социального процесса распространения земледелия, которые мы можем именовать в соответствии с традицией историографии как:

А) общинное этническое господство на основе «военной демократии» (образец – Спарта) или уравнительное и коллективное рабовладение, социализм рабовладельцев;

Б) полисная частновладельческая демократия - частновладельческое или семейное рабство на основе военной (полисной) демократии или античное рабство, или рабовладельческий капитализм (по Максу Веберу);

В) империя земледельческого типа как социально независимое государственное управление многими народами посредством титульного народа-завоевателя (или группы народов), сформированное в эпоху распространения земледелия, см. рис. 9.

Рис. 9. На схеме изображены принципы эксплуатации государства и иерархии труда трех типов: А) Спарта; Б) Древнегреческий полис и ранний Рим, В) Деспотии Востока и Поздний Рим Отдельно и позже мы рассмотрим т.н. кочевые империи, которые трансформируются в варианты А) и В).

В изображенных схемах достаточно четко видны отличия всех трех вариантов.

Как и ранее, для нас наиболее важен механизм возникновения перечисленных типов

Периферия (присваивающая по типу или в режиме переселяющихся племен земледельцев, движущихся со своим скотом - арии), встречающая богатые земледельческие центры получает информацию о бронзовом оружии, потом о железном оружии, иерархической системе управления (военного управления, прежде всего). Родовые институты и общинная психология и ее уравнительные институты помогают строить «военную демократию», включая выборных царей, фактически военных предводителей (как и позже вождей ватаг викингов и норманнов). Первая волна переселенцев с севера и запада (хетты, митаннийцы, ахейцы) при первых контактах пытаются частично копировать социальную структуру цивилизаций. В результате примерами такого мимесиса являются Митанни, Хеттская держава, позже при вторжении (1600-1100 гг до н.э.) ахейцев или микенцев на Эгейский полуостров возникают Микены как отражение Минойской цивилизации Крита (расцвет на 2000 лет до н.э., копировавшей в свою очередь некоторые элементы Египта и Шумера (клинопись на таблетках).

Вариант А) – военная община с уравнительными привилегиями

Наиболее простой, но и неустойчивой схемой формирования соподчинения этносов явилась схема вторжения общины, ориентированной исключительно на войну, на территорию другой заселенной этнической общины и коллективная (и уравнительная) эксплуатация подчиненной общины или общин.

К этому типу относятся дорийцы, пришедшие на земли ахейцев, возможно, в результате внутреннего ослабления земледелия в Микенском царстве: неурожаи или снижение мотивации к труду, когда население отсюда массами по морю переселялось на Восток и на север Египта – «народы моря» в продолжение Темных веков. Этот период крушения и отсутствия государственности в Ахейе в этой части вполне идентичен темным векам в Европе (1200-800 л до н.э.). Кстати высокая эмиграция из Микен доказывает, что уровень хозяйства упал в этом централизованном политическом предшественнике настолько резко, что это не может быть обусловлено чисто экологическими проблемами. Скорее всего, это отражение политического распада Микен и внутренней междоусобной борьбы в регионе.

Приход общины, именуемой Спарта, на южную часть Пелопоннеса, где жил этнос Лаконии и Мессении, именуемый позже «илотами», привел к установлению «военной демократии равных друг другу воинов-профессионалов и единственных граждан. Численность завоевателей по данным Аристотеля достигала в мужчинах-воинах десяти тысяч. Им подчинилась народность Мессении до двухсот тысяч илотов и до 30 тысяч периэков [ВДИ, 1967, 4, с. 219].

Каждому спартиату выдавалась земля и илоты на ней, но распоряжаться земледельцами как своей частной собственностью спартанец не мог. Более того, сам спартанец вовсе и не занимался хозяйством в целом – он жил почти постоянно в «казармах», приходя в семейный дом на ночь. Илоты и земля не могли быть проданы, но давали часть продукции спартиату, его семье, часть продукции воин должен был отдать сообществу. Независимое сословие периэков занималось торговлей и ремеслом, имея изредка военные повинности. Фактически в Спарте не было торговли, а лишь простой обмен вещей. Казарменный коммунизм воинов часто приводит впервые знакомящихся с ним любителей истории в восхищение, но многое в системе казармы несет и оттенок уголовной жестокости. Даже формы воспитания детей – криптии – натравливание молодежи на ночные убийства илотов и членов их семей для формирования нужной жестокости в подросте и для поддержания подчиненного населения в запуганном и забитом состоянии – полно характеризуют этот способ управления.

С позиций социального управления государство для спартанцев не являлось иерархией труда. Оно являлось принудительным инструментом извлечения прибавочного продукта только для илотов. Потому мы говорим, что это иерархия труда коллективного эксплуататора - Спарты - над илотами, что и отображаем схемой, в которой Спарта – государство. Это государство (социально-зависимое), но не иерархия труда в отношении спартанцев, но это иерархия труда в отношении илотов и периэков.

Вариант Б) – античный греческий полис

Второй вариант культурного развития, который наиболее хорошо изучен в европейской исторической традиции – это античный греческий, точнее средиземноморский (включая республиканский Рим) полис. Его предпосылки возникают из обмена на границе природно-ландшафтных зон, о которых говорилось выше.

Возникновение обмена становится возможным и даже вынужденным для общин, оказавшихся (и проживающих, осевших) волею судеб на границах природно-климатических и ландшафтных зон. Такова судьба земледельческих и рыбачьих, получивших опыт мореплавания финикийцев вдоль Восточного побережья Средиземного моря, которые стали первыми широко известными посредниками в торговле между цивилизациями Шумера и Египта и другими частями Средиземноморья. Сидон, Тир и Библ – самые известные уже во II тыс. до н.э. города-поселения, наследующие обменные и ремесленные операции предшествующих им на этом пространстве земледельческих общин. Эти города, частично подчиненные Египту во втором тысячелетии и активно колонизовали во второй половине II тыс. до н.э. острова и южное побережье Средиземного и Эгейского моря, однако они уже имели автономию в деловых связях с Месопотамией. Позже, в конце 13-го века до н.э., они образовали единое государство Финикия. Несмотря на объединение именно эти города-общины стали структурной основой нового института полисной демократии или олигархии[2]. Именно их корабли-галеры стали прямой пропагандой самого безжалостного частновладельческого рабства, при котором рабы использовались как бросовая механическая рабочая сила (гребцов).

Параллельно с этим потоком культуры от центров цивилизации шли и иные влияния. От иберийских племен (Восточное Черноморье) с Востока на Запад культурное воздействие отмечено в Этрурии и в Италии. К явлениям этого порядка относится образование Тартесского государства (город Тартесс) на Гвадалквивире в Южной Испании (серебряные рудники, ремесла, ткачество, земледелие и т.д.). На Эгейском полуострове уже к III –му тысячелетию. до н.э. местные жителя занимались торговлей и владели производством бронзы (Киклады и, вероятно, другие соседние островные анклавы).

Наиболее яркой формой этнического господства в Средиземноморье оказались полисные структуры – города (селения членов сельской родовой, позже гражданской общины из крестьян, ремесленников и торговцев, каждый из которых в случае необходимости – она возникала ежегодно летом – исполнял воинскую обязанность). Рабы – жители других полисов, захваченные в момент военных столкновений, или привезенные из других частей Средиземноморья, – продавались на рынке и могли быть куплены в частную собственность любым гражданином – гражданином полиса.

Ремесло, торговля в прибрежных районах и земледелие в дополнение к торговле для Афин, а также земледелие - это основное занятие для полисов материковой Греции. Развитая частная собственность и товарные отношения в сочетании с кораблестроением, мореплаванием и морской торговлей – эти занятия, породившие мощное разделение труда вплоть до высших проявлений культуры – искусств и наук – намного опередили культурные и технологические достижения окружающего мира того времени.

Мы не будем говорить об этом подробно, имея в виду, что материал прекрасно известен читателю. Остановимся лишь на интерпретации соотношения государственности и иерархии труда в полисной Греции.

Несмотря на различные варианты форм правления – тирании, олигархии или демократии – общие принципы таких полисов включали участие сограждан в определении размера налогов и сборов, повинностей и решений о начале войн и их окончании. Для афинян налогов, кроме повинностей в результате общих решений по войне или защите –вообще не существовало. Поэтому главные функции граждан – вооруженных жителей, можно считать, ограничивали полисное государство рамками интересов самого общества. Под обществом следует понимать только граждан. Значительную часть прибавочного продукта в обществе давали рабы. Положение и статус рабов дает все основания рассматривать их хозяев-рабовладельцев и само государство как иерархию труда, см. рис.7Б.

Общее в вариантах А) и Б)

Таким образом, первый и второй вариант означают 1) социально зависимое государство от титульного народа - завоевателя и, конечно, 2) наличие жестких иерархий труда в отношении подчиненных этносов или их плененных представителей.

Оба варианта опираются на один и тот же источник – первоначальную «военную демократию» - сообщество вооруженных граждан, являющих собой ОБЩИНУ.

Военная община – результат также полного и циничного усвоения образцов подчинения рядовых земледельцев цивилизационных центров государственной власти на стадии расцвета или даже распада (в форме иерархии труда, т.е. в образце социально независимого государства) и последовательного применения этой формы к завоеванному населению.

Различное в вариантах А) и Б)

Различное в вариантах А) и Б) кроется в отношении к динамике локального развития таких военных общин.

Это отношение к:

индивидуализации и к хозяйственному обособлению личности в общинах Б) или

сохранению коллективного человека и воина и даже к его обобществлению в сугубо военных целях А) с подчеркнутым подчинением члена общины коллективным формам, нормам и целям как основной форме решения общественно-политических проблем.

Сначала мы проследим конкретные причины формирования этих антагонистов-форм в Спарте и Афинах, а потом выйдем на обобщение таких механизмов.

Вариант А) означает приход завоевателей на достаточно удобную для земледелия и уже заселенную до того ахейцами территорию – Пелопоннес. Интересно, что Спарта сформировалась на самом юге полуострова. Дорийцы, из самых активных племен, вероятно, шли по Греции и искали «с боями» свободные для обработки земли и не обнаружили их. А завоеванное население, которое некуда было деть, кроме как использовать, эксплуатировать, уже до этого имело опыт подчинения, опыт, сформированный господством уже распавшегося государства Микен. Этот опыт был использован и впитан ментально – пришельцы стали условно надсмотрщиками, элитой, но, рассматривая себя как «работников», по справедливости, они сформировали себя «воинами», что и было оформлено в систему их жизненного уклада и воспитания.

Вариант Б) сложился для пришельцев, как решение совершенно неудачного переселения. Годной к обработке земли в зоне Афин и Беотии, и вероятно, севернее, примерно 50 на 50 км было недостаточно. Другие полисы имели общую площадь и того меньше, примерно 10 на 25 км. В реальности – это площади сельхозугодий одного поселения, жители которого в условиях опасности могли собраться в одном центре (акрополь), но днем земледельцы расходились по своим земельным участкам для их обработки. В этом смысле принцип «городского» расселения означал большую и хорошо укрепленную деревню, именуемую город. Не иначе, чем и в Междуречье.

Однако, недостаток пригодной земли и знакомство со Средиземноморской торговлей оказались разрешением проблемы. Афины, как и другие островные города Греции, стали ориентироваться на собственный экспорт оливкового масла – оливковые рощи могли расти на неудобных склонах, негодных к производству зерна. Строительство судов и мореплавание по примеру Финикии – завершило развитие уклада. В Греции стали разворачиваться ремесла. Личные рабы стали важной частью развития индивидуального хозяйства и мастерских, а общественные рабы трудились на торговых судах гребцами и в рудниках, каменоломнях. Формирование внутреннего рынка обмена стимулировало впервые в мире развитие множества высоких форм разделения труда вплоть до становления наук, искусств, математики, юриспруденции и высоких форм быта. Но, главное, впервые в мире развитие личности и ее порой драматическое (например, Сократ) выделение из общины в сообщество свободных граждан с учетом фиксированных прав или договора личностей между собой стало важным прецедентом и отраженным в истории образцом свободы.

Антагонизм групп А) и Б) с позиций перспектив их развития был виден и самим современникам не только в войнах, но и даже в благоприятные моменты развития. Рабство (как личное, так и этническое) и свободная личность, даже идея свободной личности, внутренне были (и до сих пор) несовместимы. Например, при восстании илотов и соседей – союзников в Мессении - спартанцы пригласили афинян на помощь (464 г. до н.э.), но по прибытии афинян отказались от их помощи, боясь, что демократы – афиняне поднимут достоинство подчиненного народа. Афиняне были оскорблены и вышли из союза со Спартой. Таким образом, различия между устройствами ощущались не менее, чем между, например, Польшей и Белоруссией в начале 21-го века.

Итак, источник формирования варианта А) нам ясен – это общинная традиция, более четко социализованная (в части правил, норм, нравов, подчеркнутого порядка в воспитании и т.п.) в период, когда уже сложилось разделение труда, и воины, не занятые хлебом насущным, могли построить «общество справедливости», но только для казармы - общины военнослужащих.

В этом разделе нам важно выделить теоретически причины формирования варианта Б). Общество с чрезвычайно ярким (сравнительно с конкурентами) развитием личностного начала – не является лучшей социальной структурой для ведения длительных военных действий. И это хорошо видно даже в политической истории Пелопонесских войн, в которых Афины проиграли и потеряли свое могущество. Тем более ослабевает такое общество при усилении социального расслоения внутри сословия потенциальных и фактических его защитников-воинов, т.е. граждан полиса. Причина известна всем: война – это коллективное действие, в котором под угрозой находится жизнь.

Далее мы развиваем это положение на основе теории потребностей Маслоу. Иначе говоря, в военных действиях (не путать с электронной и компьютерной современной войной) самая низшая потребность - потребность в безопасности 1 не удовлетворена. В такой момент в массовых идентичных действиях, какими являются военный действия, самомобилизация отдельного человека предполагает относительно полное единство всех участников и идентичность их мотивации, их интересов, и даже их культуры. Социальное различие и расслоение среди участников указывает нам на различный уровень удовлетворения потребностей и потому на различие мотивационных структур. «Сытый голодного не разумеет»

Что же явилось тогда основой развития демократии и индивидуального хозяйства Афин в случае столь явного несоответствия их мотивационных стереотипов и особенностей окружения?

Об этом тоже много сказано. Географическое положение Аттики и всего Эгейского полуострова и предшествующая уже сформированная психология аборигенов – ахейцев, населяющих много сот лет острова и полуостровные убежища Эгейского моря. Такое положение и означает, как мы ранее говорили, географическую полупроницаемую мембрану. Ахейцы владеют морем и навигацией, но сами изолированы от опасностей крупных вторжений (Финикия не в счет). Угроз крупных массовых вторжений противника на протяжении многих сот лет не наблюдается. Более того, счастливое преодоление Персидского вторжения, еще более укрепляет эту ментальность – самоорганизацию и уверенность в преодолении трудностей.

На языке психологии Маслоу это можно именовать удовлетворенной потребностью в безопасности I, II. И конкуренция между городами-полисами вместо их объединения возникает из этих же начал. Как вторичное явление, конечно, вторичное по иерархии Маслоу, - возникает полисная гордыня как городская гордость – потребность в безопасности III или потребность в уважении, она далее не даст городам объединяться даже в критические моменты угрозы Македонии и Рима. Совершенно ясно, что такие уровни безопасности не абсолютны – конфликты между городами и малыми государствами, между господами и рабами или илотами продолжают существовать. Но это, как мы понимаем, локальные опасности земледельческих общин защищенных своим морем и горными хребтами Боснийских гор, Балкан, Родоп и гор Пиндуса, облесенных территорий Балканского полуострова.

Позже то же самое происходит и с Римом (Апеннинский пол-в)[3].

Рим в царский период (от 750 до 500 гг. до н.э.) формируется как иерархическая и довольно строгая система организации родов римского народа populus romanus, когда 300 семейных родов образуют 30 курий по 10 в каждой, и 3 трибы включают по 10 курий. Выборность царей, собрания по куриям – комиции, формирование Сената в 300 человек - повторяет и умножает общинную военную демократию. Если род образует от 50 до 200 человек, то эта организация народа формирует представительную демократию родового общества численностью от 15 до 60 тыс. человек. Если народ организован иерархически и одновременно представительно, то он образует мощную силу на фоне таких же, но не организованных подобным образом племен, которых вокруг десятки. Непрерывные малые войны с соседями и отсутствие несоразмерно больших внешних сил (ввиду полуостровного характера Апеннин, запечатанных с севера Альпами) только закаливает эту среду.

Мы показали РАБОТУ иерархии потребности в формировании ментальности социума. Но это же, только иными словами, сказано задолго до настоящей интерпретации. Так основание для Крито–микенской культуры дано, например, в работе Г.А. Меликишвили.

«Для такого пути развития было необходимо, вероятно, чтобы общество развивалось сравнительно изолированно, преимущественно в мирном окружении, без постоянного военного противостояния с соседними обществами. Пожалуй, так и происходило в основном развитие как в Вавилонии и Египте III тыс. до н. э., так и в раннеклассовых обществах Крита и Ахейской Греции…» [Меликишвили Г.А., 1985, с. 8].

Итак, мы теперь понимаем, что все географические (островные и полуостровные) теории, оказывают косвенное воздействие на психологию каждого среднего жителя. Бытовая психология как традиция аккумулируется в ментальность народа или народности (в данном случае народности Греции), далее в свободу выбора хозяйственных и политических социальных форм.

Что в форме Б) существенно – размер общины – полиса в условиях безопасности (и возможностей торговли) оказался локально идеальным для формирования прямой и зачатков представительной (Совет, остракизм и т.п.) демократии и мощного, но локального разделения труда на основе товарного обмена.

Схемы вторичного формирования иерархий труда с учетом природных мембран приведены на рис. 10.

Рис. 10. Вторичные иерархии труда и влияние природных мембран (II тыс. до н. э. – Китай, 2, 5 тыс. до н.э. – Индия, Мохенджо-Даро, 1 тыс. л. до н.э. Иранское нагорье – Персия, II-I тыс. до н.э.- государства Малой Азии, V в. до н.э. - Древнегреческие полисы Эгейского полуострова, V-III вв. до н.э. - Латинские государства и Рим).

Мы уже указывали, что греческие и потом римские полисы – Рим как полис – имеют предшественников в виде финикийских факторий и полисов, как Сидон, Тир, Карфаген, Тартесс и др.

Мы также можем напомнить, что торговля в смеси с работорговлей и пиратством (до колониализма) интенсивно проявлялась на многих береговых линиях – Красного моря и Персидского залива, на берегах Юго-Восточной Азии и особенно внутри Индонезийского архипелага, на Филлипинах. Кроме того, то же явление продолжалось и в том же Средиземном море в период Средних веков.

Поэтому не следует считать уникальным стечение географических и других обстоятельств для нового хозяйственного порядка. Не будь в историко-природном арсенале человечества района Средиземноморья, роль такого удобного для нового хозяйства региона непременно сыграли бы островные архипелаги Восточной Азии от Цейлона до Сахалина. Они и играли такую роль, но много позже, когда морской разбой молодых авантюристов получил лишь название «пиратства», а для профессии «разбоя» целых этносов – народов уже просто не достало «исторического времени» - нужных столетий невмешательства более «прогрессивных» форм и инструментов хозяйствования – европейского колониализма. Кстати, последний продолжил тему резкого орудийно-технологического и организационного превосходства.

Вклад античного мира в историю человечества велик. Однако, мы хотели бы снять флер и необоснованный налет исключительности с этого периода и места исторического развития, несмотря на весь вклад, который он внес в ускорение социального мирового исторического процесса. Именно, мы хотели бы показать, что видеть в античном мире «промысел божий», «социальный генотип античности» или «осевое время» вслед за западными историками [Ясперс К.]., как это делают российские историки и аналитики, например, В. С. Васильев, Е. Т. Гайдар, Г. Ю. Любарский и др. нет никаких оснований. Это при том, что поиск факторов передачи культурных институтов, цивилизационных факторов, проблемы индивидуализма, права и «души личности» и национального самосознания никто не собирается отвергать (и мы будем рассматривать эти факторы через рациональную призму иерархии потребностей Маслоу). Однако, при учете различия «Востока» и «Запада» исследователи должны найти (а точнее четко очертить уже найденное и обнаруженное в перечне менее существенных причин) более реальные основания таких различий. И эти основания мы постараемся показать.

У нас имеется ряд аргументов и достаточно обоснованные данные для того, чтобы не рассматривать варианты А) и Б) как некое историческое чудо, без которого немыслимо образование европейского феодализма и Возрождения. И это не снимает нашего уважения к культурному реальному вкладу трагического опыта этого региона и образа хозяйствования. Мы обсудим эти данные после определения варианта В).

Вариант В). Империи как политический тип. Земледельческие империи.

Мы переходим к одной из ключевых позиций в теории социальных структуру, как собственно для науки, так и для российского читателя, конца XX-го - начала XXI-го веков. Прежде всего, мы явным образом ограничим причинные и исторические рамки обсуждаемого объекта. Мы занимаемся империями только земледельческого происхождения.

Начнем с трудностей. Определение империи всегда имело или получало влияние от мотива, авторства, места и момента определения. Трудно найти менее политизированное понятие с учетом текущего устройства собственной или соседствующей политической системы. Возможно, более мощный мотивационный барьер создает только определение классов и эксплуатации (последнюю не признают как термин даже в Британской энциклопедии, хотя у ряда авторов в других статьях энциклопедии этот термин используется, правда в смысле «силового принуждения», к которому авторы не относят договор рабочего с предпринимателем).

Давайте, перечислим эти мотивационные границы у авторов и читателей или политиков, использующих этот термин, чтобы была ясна вся сложность ПРАКТИЧЕСКОГО использования термина:

1. Чрезмерная гордость своей страной через собственную государственность или ненависть к государству, которое обидело твой народ.

2. Фанатическая борьба за величие, прирост, расширение или за «целостность» или фанатическая борьба за «национальную независимость», «самоопределение».

3. Опасность от представителей государства и официальной власти за их критику или надежда сделать карьеру за его поддержку.

4. Опасность борьбы для местной подчиненной элиты с государством или опасность стать «компрадором», стать «чужим среди своих» и даже быть убитым повстанцами или террористами.

Часто ли в истории население и целые народы испытывали такие ограничения и переживали такой политический опыт? Если мы обратим внимание только на европейскую историю, включая и Новейшее время, то убедимся, что практически ВСЕ народы в Европе были когда-либо порабощены и одновременно побывали «в дамках», т.е. господами. Исключения (кроме народов России) составят только народы краев Европы, которые были исключительно в подчинении других империй (Ирландия, Исландия, Финляндия, Латвия с Эстонией, Албания) или независимы (Швейцария)[4].

Таким образом, россияне - все народы и народности - в восприятии европейских народов, уже прошедших школу великодержавности и подчинения, всего лишь отставший школьник.

Итак, начнем с Британской энциклопедии (перевод автора), энциклопедии, которая создана в стране, умевшей «разделять и властвовать» больше, чем кто-либо:

Империализм – государственная политика, практика или защита расширения власти и господства, особенно прямым территориальным захватом или установлением политического или экономического контроля других территорий…

Империализм в античное время выявляется в истории Китая и в истории западной Азии и Средиземноморья – нескончаемой последовательности империй. Тираническая империя Ассирийцев была сменена (6-4 века до р.х.) империей персов, в сильном контрасте к Ассирийцам в ее либеральном управлении подчиненных народов, что обеспечило длительное правление. Это, в конце концов, открыло путь империализму Греции. Когда греческий империализм достиг вершины при Александре Великом Македонском (356-323 до р. Х.), был достигнут союз восточного Средиземноморья с Западной Азией. Но космополис (или интернациональный полис), в котором все граждане мира гармонично пребывали бы в равенстве, остался мечтой Александра. Он был частично реализован, когда Римляне построили свою империю от Британии до Египта.

Эта идея империи как унифицирующей силы никогда не была снова воплощена после падения Рима. Народы восставали из пепла Римской империи в Европе, и в Азии на общей основе Исламской цивилизации, преследовавшей свои собственные имперские цели. Империализм стал разделяющей силой среди народов мира…

Вот такой обзор, редкий по нелицеприятности, указывает на полное понимание авторами процесса как последовательной цепи преемственных взаимных или перекрестных завоеваний, из которого авторы сами не делают следующего шага обобщения, оставляя этот труд своим читателям, нам с вами. Однако, читатель, в свою очередь, должен отдать дань уважения автору статьи «Империализм», а также политической системе Великобритании, которая позволяет себе после распада Колониальной Британской империи и при существовании Британского Содружества Наций представлять такое определение, не сожалея об утратах всего-то полувековой давности.

И, тем более, российский читатель должен уважать в расцвете Британской империи право его мыслителя сказать нечто, возвышающее обычного человека и принижающее его крупнейшую в мире и численно и территориально социальную структуру, в духе:

«общество создается составляющими его единицами и что его природа определяется природой последних… И особи, и общество действуют друг на друга, но все-таки первичным является характер особи, а производным – характер общества…изменение учреждений полезно равно постольку, поскольку оно вытекает из перемены в самих гражданах…» [Спенсер Г. 1914, 2. с. 227-228)].

Однако, после первой похвалы необходимо трезвым взглядом увидеть в определении империи и большую долю той политической корректности, которая несколько искажает смысл (для случая древней и средней истории).

Империализм в определении британцев говорит о территориях, а не о народах. Между тем известно, что империям нужны были НАРОДЫ, а не пустые территории (и при колониализме нужны были рынки сбыта или приложения капитала – интересы к чистому сырью имели место в архаике, см. выше, и снова появились только в конце XIX-го века). В те далекие времена пустых территорий было предостаточно. И в этом британские авторы лукавят с учетом всех обвинений в «империализме», поскольку не желают говорить об «эксплуатации», см. выше. Аналогично Ш. Эйзенштадт определяет империю как общество, состоящее из «метрополии» (ядра империи) – высокоразвитого экспансионистского государства и территории, на которую распространяется ее влияние («периферии»). Таких определений много – любовь к политическому умолчанию, и следующая неточность определений в своей сути играет плохую службу в результате.

Следует отметить, что упомянутое в Энциклопедии ПОЗИТИВНОЕ определение-МЕЧТА или ЦЕЛЬ империи как гармония и равенство граждан империи многократно используется историками и социологами науки. Мы считаем, что во многих случаях это вызвано собственно службой научных представителей истории, философии и социологии элите империй или государственным структурам. Часто это делается не в виде пожеланий и целей, а в форме утверждений существующего положения, т.е. идеи и цели принимают форму идеологических инструментов и политических задач, т.е. получают не теоретическое, а социальное прикладное значение.

С другой стороны, и борьба в мировой политике отдельных политических блоков в XX-м веке привела к формированию неких теоретических догматов (колониального и просто подменяющего термин «капитализм») «империализма» как вселенского зла. Последний объявлен абсолютным злом, что предполагает «борьбу с ним». Эти интенции после распада колониальной системы в значительной степени утеряли или вовсе утеряли связь с реальностью и получили нарицательный оттенок «всего самого отрицательного в международной политике» без расшифровки[5].

Возвратимся к определению в Британской энциклопедии. В чем же искажен смысл? Мы несколько изменим определение. Империализм – это государственная политика, практика или защита расширения власти и господства одного народа или группы титульных народов над другими, путем прямого территориального захвата, так и установлением политического или экономического контроля над ними…

К чести первого определения – оно тоже частично верно, и имеет место не всегда. Завоевание пустынных территорий и ценных источников сырья в Новейшее время вполне допускает выгоду завоеваний только территорий так, что население может отсутствовать или даже не интересовать завоевателя. Но в Древнем мире, в рассматриваемый нами период, мире уже развитого земледелия, пустая земля не часто интересовала завоевателей, интерес представляли люди как источник труда, их труд и результаты его. Поэтому мы говорим не об империализме, а о земледельческих империях в стадии распространения земледелия.

Итак, мы возвращаемся к теме вооруженного насилия как «труда» - указанный выше фактор освоения демократического оружия – железа - превращает преимущество в устойчивый ресурс для завоевания неолитической или энеолитической периферии и увода (привода) рабочей силы, использования ее в общегосударственных (государства-завоевателя), групповых или частных целях.

Но в отличие от предыдущих вариантов А) и Б) - в случае именно ИМПЕРИИ, как в случае наиболее распространенном, возникает завоевание иноэтнического населения БЕЗ его переселения. Империя ведет эксплуатацию завоеванного населения преимущественно «на месте» проживания. Теперь мы знаем, что и железо в рамках одной территории – одного континента – не могло обеспечить увод пленного с родины. Опыт Митанни и Хеттской державы показал, что уведенные земледельцы бежали на родину и даже через горы, если родина была близко. Только серьезные преграды – море – создало в Средиземноморском бассейне - Эгейский, Апеннинский, Иберийский полуостровные массивы или острова - условия для безнадежного рабства больших масс пленных.

Мы уточняем понятие империи как представление о «земледельческой» империи, отражая тем самым в отличие от колониальных империй, период ее формирования как процесс распространения земледелия (и культуры железа и организационной иерархической структуры или «государственности»). Как мы представляем, культурный уровень империи определяется обычно культурой народа-завоевателя. С учетом понятий «народ» и «народность» земледельческую империю можно определить как государство, возникающее путем завоеваний одним народом или их группой других народов и народностей, или длительное удержание силой подчиненных народов для извлечения экономических, а также и политических выгод в период распространения земледелия.

Вот как это звучит у Маркса:

Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательным…Война…ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом. [Маркс К., Энгельс Ф., т. 21, с. 164].

Теперь, кроме собственно иерархической структуры государства и его подданных, мы имеем: 1) государство как верхушку; 2) народ-завоеватель, который заинтересован в результатах войны или существования империи и 3) подчиненные народы и народности, см. рис. 9В).

Сдвиг вариантов А) и Б) к варианту В) – к земледельческой империи

Наиболее важным для понимания исторической судьбы или линии развития этих форм этнического господства А) и Б), которое фактически является специализированным господством хорошо вооруженной этноса-общины над другими этносами – является общая историческая цепь включения первых двух линий развития в третью ПАРАДИГМУ – имперское господство. Примечание: этнос относительно общины здесь вторичен как следствие угрозы или целеполагания – совместного нападения.

Действительно, Пелопонесские войны явились для греческого полисного мира весьма локальной проблемой на фоне подчинения полисов Македонии и создания державы Александра Великого и последующего присоединения Греческого мира к Риму, которое в свою очередь привело Рим от полисной республики к империи, в конечном счете. Еще трагичнее судьба Спарты, в которой мужчина-воин не смог найти себе место в иной форме хозяйствования вообще, кроме собственно воинского дела.

Мы хотели бы также отметить, что и в развитии самой Афинской демократии любой историк может отметить имперское домакедонское начало в развитии государства Афины. Это история Афинского морского союза, в котором Афины постепенно начинают эксплуатировать собственных союзников, т.е. союзные им полисы, вынуждая к военным расходам, как и, в свою очередь, спартанцы - своих. Короче, уже здесь мы видим, что полисная демократия вырождается постепенно в имперское государство вместе с «расширением общения». Такое расширение есть просто распространение политических форм активности на достаточно большую территорию.

Расширение общения как фактор Монтескье - Маркса

Когда–то в ранних работах, еще до гибели СССР, мы в своей работе приводили «в действие» цитату Маркса, касающуюся идеи коммунизма. В одной из первых своих работ, в «Немецкой идеологии», где Маркс и Энгельс заложили основу своей теории, Маркс сказал, что «всякое расширение общения упразднило бы местный коммунизм» [Маркс К., Энгельс Ф., т.3, с. 34]. Именно по этой теме мы можем отдать должное логике и последовательности динамического, или, как сейчас, принято говорить, «эволюционного», мышления Маркса. А логика такова: если определенный способ производства требует системного глобального (хозяйственного) мышления масштаба Земли, то такое мышление должно возникнуть как вторичное и производное к материальному производству. Если же производство локально, то всякое локальное в производстве, включая и локальный коммунизм (социализм «в одной отдельно взятой стране» - В, И, Ленин) предполагает достаточную локальность хозяйственных условий, позволяющих существовать вне связи с (капиталистическим) окружением и отдельно от него. Но это предполагает тогда и локальность, а не всеобщность сознания создателей местного коммунизма. Их сознание также локально. Мы можем тогда сделать вывод, что оно, скорее всего, не глобально системно, как вторичное от локальных условий жизни. Тогда всякое расширение «общения внешнего мира», общения в хозяйственном, а не только в идеологическом смысле, а такое расширение не может не быть капиталистическим, приведет к гибели местного «отклонения», «отклонения», обусловленного тем, что оно пока локально и объективно отражает локальность хозяйственных связей.

В реальности случилось то, что предсказал Маркс. Локальный социализм первоначально пытался изолироваться, создав местную монополию внешней торговли и даже железный занавес идеологии. Начав продавать сырье - сначала хлеб, потом другое сырье - на Запад и покупать у него сначала технику, потом продовольствие, местный социализм - СССР - увеличил «общение». Он вышел из изоляции, в котором было единственное его спасение (в силу экономической несостоятельности, неэффективного разделения труда, которое еще и разрушается при невозможности реконструировать иерархию труда, см. ссылка на цикличность иерархии). Таким образом, этот фактор Марксом был социологически точно предсказан, реально существовал и эффективно отработал. В недавнее время реализацию этого аргумента общения и с учетом «голландской расслабленности» по ресурсу фактически раскрыл Егор Гайдар в его работе «Гибель империи» в экономических терминах.

Мы затронули фактор «общения», поскольку такой же фактор оказался существенным в случае античного мира. Здесь теория Маркса и теория Маслоу тесно переплетаются.

Именно конструкцию локальности и расширения общения мы и используем сейчас для представления механизма перехода вариантов А) и Б) к варианту В).

Полисная хозяйственная демократия основана на мелкой частной семейной (земельной в основном, позже и ремесленной) собственности, которая лежит в основе хозяйственной самостоятельности субъекта хозяйствования – гоплита в Греции и гражданина в Риме. Уже Монтескье в «Размышлениях о причинах величия и падения римлян» отметил причину гибели полисной демократии Рима – расширение ареала завоеваний, когда крестьянин уходит со своего поля не на неделю, а на многие месяцы и более. Работа органов прямой демократии становится невозможной. Индивидуальное хозяйство разрушается, а земля, таким образом, переходит в руки богатых землевладельцев. С другой стороны, становление профессиональной армии, поскольку бывшему крестьянину, ныне воину необходимо платить, приводит к появлению новых интересов воинов и военного руководства, которые во многом не совпадают с интересами общества в целом. Роль армии, т.е. органов или институтов войны, существенно возрастает и становится определяющим в государственном устройстве – происходит милитаризация государства и его элиты. Дополнительное следствие – концентрация земли и собственности в руках крупных собственников (догреческий мир, Греция и позже - Рим) ведут к усилению социальной дифференциации в обществе, к люмпенизации столичного населения, плебса, вымыванию средних слоев общества того времени, которые заинтересованы в республиканской форме правления. Эта информация известна.

Но наша интерпретация ситуации нова. РАСШИРЯЮЩЕЕСЯ ОБЩЕНИЕ - расширение экспансии локальных общин через завоевания, или, что-то же самое, рост роли периферии локальных общин, приводит к фактическому уничтожению общины-завоевателя в ее старом смысле «военной демократии». Это вплотную подводит к созданию или к реструктурации единой надобщинной иерархии труда (включая и армию), в которой старая община-победитель бесследно растворяется, преобразуется в податную соседскую или цеховую производственную общину, а далее даже сливается с порабощенными. Поэтому, перефразируя Маркса, мы можем твердо повторить (для случая нерефлексирующего общества, каким было общество простых земледельцев) – расширяющееся общение уничтожает местную демократию или местную общину типа «военной демократии» и приводит к стихийному созданию надобщинного государства как социально независимой структуры. Это возвращает нас к известным закономерностям «жизни» большой социально независимой иерархии труда, которая теперь надстроена над подчиненными этносами.

И основными самыми известными образцами такого «расширяющегося общения» служат подчинение городов Греции Македонии, а позже Риму. Это «включение» есть первый сигнал для историка, указывающий на отсутствие всякой исключительности перспективы локального «Золотого Века», снятия оценочной эйфории прецедента с позиций «осевого времени». А именно, локально можно быть и «Золотым», но с утратой локальности, с местной глобализацией – то же общество, те же люди постепенно становятся «как все».

Существенно и понять, почему и в каком смысле античный мир был обречен на гибель и не мог развиться далее в полноценные демократии.

«Золотой» момент в истории, если он, погибнув по сути, остается в истории как культурная память, воспоминание, может сыграть новую роль, но в совершенно новом «золотом» месте и в новой «подходящей» исторической точке или времени истории. И вовсе не существенно, где был предыдущий «золотой» вклад в мировую сокровищницу культуры. Был ли золотой век в Греции – философия, геометрия и образец прямой демократии, Риме - договор и право, в Китае – бумага, порох.

Вопрос, необходимо ли было появление «золотого века» как предварительная ступень есть вопрос для историков и аналитиков, и, скорее всего, должен решаться по каждому компоненту социальных институциональных изобретений по отдельности. В определении же Ясперса – это сделано как гипотеза в весьма неопределенной форме.

Но прежде, чем развернуть исследование темы, мы должны обратиться еще к одной аналитической теме – достаточно сложной теме политических иерархий в кочевой среде.

Кочевые империи и кочевой феодализм

Кочевой феодализм - изобретение историка Владимирцева. Теория феодализма в период 30-х по 80-е годы в советской историографии применялась ко всем системам хозяйствования, которые своей частной собственностью или локальным, раздробленным ведением хозяйства хоть каким-либо признаком напоминало феодальную раздробленность Средневековой Европы. Причем, главная цель исторической науки того времени состояла в том, чтобы найти и показать общие признаки существования феодализма одновременно во всех или хотя бы в большинстве развивающихся стран с господством земледельческих отношений. При этом предполагалось, что если в Европе формируются феодальные отношения, то они должны как период формироваться и во всех ближайших районах и ведущих цивилизациях. В «феодализм» тогда «записывали» и Османскую империю, и доколониальную Индию, и Китай. Причислили к феодализму и Российскую империю[6].

Ошибочный посыл – видеть (или искать) во всем однопорядковую фазу развития, стал в процессе освоения одним из самых убедительных доводов для исторической науки увидеть несходимость или недостаточность теории Маркса в части базиса и надстройки, ориентированной исключительно на формы частной собственности. Советская наука, а до нее и западная историческая науки, не справившись с проблемой западного феодализма (как однозначно определяемого исторического этапа), так и не смогла объяснить материалистически или как говорит материалисты, стадиально, прорыв Западной Европы к капитализму, и в чем собственно он состоял. «Утешительным забегом» и как бы «разрешением» проблемы стала абсолютно символическая теория «осевого времени» Ясперса, в которой говорится нечто о возникновении «греческого чуда» [Стариков Е. Н., с. 66] в Греции, Палестине, Персии и Китае. Оно якобы оказало некое культурное воздействие в последующем на Римскую империю, а позже на Европу как регион. Теорию использует замечательный синолог Васильев, что очень печально, а в настоящее время она является ведущим или практически общепринятым «объяснением» происхождения феодализма. Для многих социологов Запада предпочтительным решением остается позиция классификации раздела Древней и Средневековой истории как «доиндустриального» периода, «традиционного государства». Смотри, например, [Гидденс Э., сс. 58-60][7]. Этим оказалась и «решена» (и закрыта для обсуждения) проблема «феодализма» как точечного явления в истории человечества! «Закрыта» для «очистки совести» – преподавать же надо, что-то студентам говорить! Советским историкам, сломавшим (и справедливо) свои копья (или пишущие перья) на проблемах «общественно-экономических формаций», не оставалось ничего, как отойти (на время и до более плодотворных времен) от темы и заняться повседневной исторической наукой по конкретной тематике.

В представленный выше период материалистического, а потом чиновного оптимизма советских историков и стремления построить или найти феодализм везде (в 30-е годы) возникла теория кочевого феодализма. Ее суть, как и в случае нечетких градаций земельных служилых или частных владений, состояла в том, что родовое кочевое хозяйство больших кланов приравнивалось к феодальному землевладению.

Несколько позже, при ослаблении цензуры и самоцензуры, возникли и свободы говорить об империях. Но идея кочевой империи пришла из западной историографии.

И, действительно, кочевые политические образования (племенные и межплеменные союзы), возникающие из волн периферии, набегающих на земледельческие цивилизации и последующего потока дани и рабов вовне, в первом приближении и в качестве рабочей гипотезы можно рассматривать как империи. Понятно, не земледельческие, понятно - «кочевые». Почти все характеристики совпадают – есть этническое завоевание и эксплуатация - извлечение прибавочного продукта на этнической основе.

Однако, схожесть «кочевой империи» с иерархией труда не полная.

Действительно, когда мы обращаемся к существованию собственно кочевой периферии, то получаем очень интересные утверждения. Н. Крадин делает следующий вывод:

«…потребность в государственности не была внутренне необходимой для кочевников » [Крадин Н., с. 318].

Это отсутствие внутренней потребности кочевников в централизации и государственности заставляет нас обратить еще более пристальное внимание к кочевому укладу как хозяйственной форме.

Далее мы имеем вполне общее историческое представление о нестабильности кочевых империй. Например, вывод 1 - самые современные материалы по теме – Н. Крадина

«Стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать получение….продуктов земледелия, ремесленных изделий.. из оседлых обществ». [Крадин Н., с. 320].

«Империя номадов редко переживала три-четыре поколения и оставалась обреченной на забвение…», [Крадин Н., с. 334].

Итак, налицо имеется политическая и материальная неустойчивость самой кочевой империи.

Причина?

Нестабильность останавливает нас в оценке кочевого «политического» уклада как иерархии труда. Что это за система разделения труда, которая неустойчива? Отсутствие устойчивости говорит о «плохом» разделении труда и наводит на необходимость проверки факта такого разделения.

По нашей же теории иерархия труда характеризуется разделением умственного творческого труда управления и рутинного труда исполнения указаний. В самом «слабом» случае – мы допускали «управление» в виде «разверстки» дани по производящему населению (производящее население – это земледельческое население) и организации действий по сбору дани и ее редистрибуции.

Единственное, что позволяет твердо именовать кочевую империю иерархией труда – это военно-иерархическое построение номадов в момент осуществления военных действий. Но здесь иерархия - это форма взаимодействия иерархия труда, где труд исполнителя - труд воинский (не производительный). Он должен возмещаться. Если он не возмещается, то это не труд (точнее, он не имеет результата и перестает восприниматься как труд). В порядке и характере возмещения этого труда – источника реальных благ для поддержания жизни – вероятно, и содержится тайна и суть периода империй.

Перейдем от чисто военной деятельности к процессам собственно жизни воинов – кочевников. Напоминает ли отношения иерархии труда кочевников (военной части) и подчиненного населения отношения в иерархии труда? Нет! Ничего подобного в ситуации набегов кочевников мы не наблюдаем. Мы НЕ наблюдаем управленческой деятельности, если считать военную демократию или военную деспотию кочевников в отношении ПРОИЗВОДСТВА или ТОЛЬКО СБОРА ПРИБАВОЧНОГГО ПРОДУКТА – ЭКСПЛУАТАЦИИ. Дело в том, что кочевники грабят население, но не собирают какую-либо определенную и устойчивую часть продукта. В реальности, если кочевая империя вымогает дань, то ее собирает аппарат той земледельческой империи или аппарат того земледельческого государства, которое находится в даннических отношениях. Кочевые империи этого вида по определению Н. Крадина «типичные» и «даннические» кочевые империи в режиме «дистанционной эксплуатации» [Крадин Н., с. 316].

Если же кочевая империя ВОШЛА в режим управления и в режим регулярного сбора налогов с населения своими силами (арабские халифаты или Османская империя), т.е. «сошли с коня», то кочевники сливаются с аппаратом управления. Их Н. Крадин квалифицирует как «завоевательные империи». Они становятся фактически частью земледельческой империи и ее культуры – они смешиваются с земледельческим производящим укладом – от кочевой империи ничего не остается.

Обе схемы – их различие приведено на рис. 11.

Рис. 11. Схема А) и Б) – типичные и варварские в определении Крадина кочевые империи. Их слабости как структур вида иерархий труда видны на схемах. Вариант А) вообще предполагает «одноразовое использование» всего произведенного земледельческим обществом продукта. Вариант В) указывает на слияние кочевого этноса с земледельческим

Таким образом, мы логически приходим к следующему выводу.

Кочевая «типичная» империя, вариант А), которая делает внезапный или очередной набег, набег без всякого учета оставлять живым население для будущих экспроприаций продуктов земледелия, оказывается в положении расхитителя, единократного потребителя произведенного продукта, напоминая медведя, уничтожающего муравейник или улей для своей единственной трапезы. Такое социальное действие никак не подходит к понятию «разделения труда» как некоему постоянному повторению действия, поскольку постоянство действий, а следовательно, даже простое регулярное вымогательство (прибавочного) продукта, невозможно. Именовать империей такое единократное расхищение совершенно не обоснованно.

Если кочевая империя, вариант Б), получает от земледельческой иерархии уже собранную дань как натуральную или денежную назначенную плату, и эту дань собирает не кочевая, а земледельческая иерархия, то кочевая империя не выполняет функции контроля и управления над производящим земледельческим укладом, который находится под фактически контролем администрации земледельческого государства-данника. Другими словами, процесс контроля и управления осуществляет тот, кто непосредственно интегрирует и аккумулирует прибавочный продукт у работников рутинного труда и кто непосредственно контактирует с ними (и он образует институт иерархии труда), а не тот, кто получает только собранную в виде дани сумму. Существо дела определяется тем, что непосредственный контакт с реальным низовым трудом образует возможность изменения мотивации общего труда, его размера и характера использования. Всякий информационный отрыв получателя конечного продукта труда от непосредственного и низового труда (получение продукта через посредника - сборщика) чреват риском утраты (или отсутствия вообще) чувства реальности и ОТВЕТСТВЕННОСТИ за реальность самого труда и сбора продукта труда и потенциально за общие интересы низовых и управляющих работников в целом. Этот отрыв и приводит к возможности укрепления общей государственности земледельческого государства и выхода из под контроля (например, Русские княжества в борьбе с Золотой Ордой).

Кочевая империя, вариант В), когда она занимается реальной эксплуатацией земледельцев, перестает быть кочевой и становится земледельческой империей.

Итак, мы подходим к выводу о том, что «истинно» кочевая империя не является иерархией труда или, «данническая» является очень плохой или рискованной иерархией труда, которая может быстро терять управление или вообще не осуществлять его, ибо уничтожение или нанесение ущерба работникам труда фактически разрушает и саму иерархию (источник существования).

Поэтому кочевую периферию, входящую в режим силового и производственного контакта (грабеж, сбор дани) мы НЕ должны именовать империей в смысле иерархий труда, хотя мы и признаем ее эксплуатацию, изъятие прибавочного продукта и т.п. Фактически мы имеем в действиях «типичных» и «даннических» кочевых системах насилия, вторжения и эксплуатации эпизодическое нарушение и разрушение реальных земледельческих иерархий труда.

Итак, кочевая империя суть империя, но не иерархия труда в нашем понимании – эксплуатация есть и сверхэксплуатация, но разделения труда нет, регулярности нет – имеется уничтожение труда вообще, экстенсивное потребление (причем неэффективное и варварское) накопленного этнического, культурного, социального и материального потенциала. Этот результат мы можем обосновать предшествующими историческими и аналитическими результатами историков, которые представлены далее.

Существует еще группа аргументов по поводу нестабильности, связанной с автономностью скотоводческих племен.

«…автономность скотоводческих племен может быть объяснена следующими обстоятельствами: 1) хозяйственная самостоятельность делала их потенциально независимыми от центра; 2) главные источники власти (грабительские войны, перераспределение дани и других внешних субсидий, внешняя торговля) являлись достаточно нестабильными и находились вне степного мира; 3) всеобщее вооружение ограничивало ресурсы политического давления на племена; 4) перед недовольными политикой хана племенными группировками открывались возможности откочевки, дезертирства под покровительство земледельческой цивилизации и восстания с целью свержения неугодного правителя» [Крадин Н., с. 321].

Мы реорганизуем эту систему знаний, добавляя к ним собственные аргументы и аргументы, общепринятые в анализе вида скотоводческого хозяйства.

Принято считать, что кочевой уклад является укладом производящего типа. Это так и есть, если НЕ учитывать именно его отношения с другим производящим укладом – земледельческим.

Когда мы говорим о кочевом хозяйстве самом по себе, мы отмечаем три его особенности:

1. Необходимость кочевья только родовыми группами.

2. Необходимость (принципиальная потребность) непрерывного кочевья – неприемлемость седентаризации.

3. Скот как продукция скотоводческого хозяйства не пригоден в патриархальном обществе для представления социального богатства.

Пункты 1 и 2. Если мы отметим близость уклада кочевого скотоводства к присваивающему охотничьему хозяйству, пп.1 и 2, то все становится на свои места.

Пункт 1. Дело в том, что пастьба, выгул, отгон скота очень близки к охоте. Самое главное здесь – поиск пастбищ, воды и кормов. Они требуют существования в определенной территориальной разреженности – достаточности объема угодий, и тем самым возвращают к родовой социальной форме, предполагают определенную социальную изоляцию. Рамки хозяйства остаются присваивающими по характеру, хотя труд технически способен быть производящим.

Скотоводство как продолжение охотничьего хозяйства. Мы знаем, что сама культура одомашнивания и освоения скотоводства прошла через период земледелия, однако возврат к чистому скотоводству, и возможно, что культура скотоводства напрямую далее передавалась страдающим от недостатка корма охотничьим группам, оказывается частичным возвратом к присваивающим формам. Эта близость к охоте обосновывается тем, что объем труда и сами формы труда ближе к поведению на охоте – это контроль движения зверей и управление их движением, что близко к групповой охоте и в своих рутинных элементах оказывается перемещением. Новые же формы труда по своему объему не выше форм труда после охоты – это изготовление орудий охоты, защиты, изготовление средств поимки животных, собственное действия забоя и обработки туш, кожи, приготовление пищи – все это в кочевом хозяйстве совершенно идентично охотничьим формам труда.

Кочевое хозяйство начинает сопутствовать производящему земледелию, паразитируя на нем, «присваивая» его так же , как это делается в отношении среды пастьбы и охоты. Для кочевий – земледельцы – это скот, который можно стричь или доить. Таким образом, если не сохранять девственную политкорректность по отношениях к седентаризованным этническим потомкам кочевников, нужно сказать, что после освоения скотоводства, система его хозяйствования автоматически перешла или вернулась в ранг и статус присваивающей природу хозяйственной формы.

Пункт 2. Второй фактор – кочевой, а не оседлый характер хозяйства, автоматически влечет отсутствие и невозможность или ничтожную возможность для развития ремесел и даже накопления и передачи опыта, повышения производительности труда. Эта логическая группа объясняет и внутреннюю родовую статичность, и возникновение иерархии только ради набегов, и последующую нестабильность государственных структур этого рода после начала данничества.

Особый дополнительный фактор, который мы уже упоминали, говоря об уходе родовых групп и крестьян от государства в случае усиления земледельческого государства (например, русские казаки и переселенцы, дословно «ушлые люди», т.е. «ушедшие») действует и в случае скотоводов (как ПРИЗНАК ПЕРИФЕРИИ НИЗКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПЛОТНОСТИ). Это фактор распада скотоводческих политий в виде откочевки родов [Крадин Н., с. 321]

Пункт 3. Последний фактор, п.3. указывает на то, что прибавочный продукт внутри кочевого хозяйства и общества сам по себе возникать и существовать (отложенное потребление) не может, а потому невозможно и внутреннее развитие иерархии труда. Скот как продукция скотоводческого хозяйства пригоден только во взаимодействии с земледельческими центрами, поскольку не годится к сохранению (т.е. хранению) в виде ценности приемлемое время. Иными словами, скот не образует продовольственного запаса и тем самым отложенной материальной ценности. Без воды и корма отданное в виде налога или дани стадо скота любого вида погибает в несколько дней. Тем не менее, обмен скота на границе земледелия и скотоводства образует один из важнейших предметов обмена, что отражено в знаменитой связи слова «тварь» и «товар», а также измерений ценности до появления денег в количестве голов скота. Однако, эти явления свойственны для региона земледелия, где ценность мясных продуктов, а не скотоводства.

После проведенного анализа становится ясно, что неустойчивость типичного и даннического кочевого присвоения зависят от циклического характера земледельческих иерархий труда и от климатической и кормовой нестабильности кочевых угодий – собственного перепроизводства скота и отсутствия регулирования численности стад.

Выводы, которые мы делаем в результате раздела, следующие:

1. Кочевой феодализм - сформирован в процессе «поиска всеобщего периода феодализма» и не имеет под собой реальных оснований, кроме принципа распределенной частной собственности Маркса. Эту тему мы будем развивать позже в рамках представления новой теории феодализма.

2. Кочевая империя является экстенсивным присваивающим внешнюю среду хозяйственным укладом как в отношении природы, так и в отношении соседствующего социума (земледельческого и других хозяйственных форм, включая скотоводство иного этноса).

3. Кочевая империя не является иерархией труда, если только не сливается с земледелием

4. Кочевое скотоводство оказывается тупиковой формой хозяйственного развития, однако играет существенную роль в развитии земледелия. Эта роль, как мы покажем, в будущем разделе в контексте стадиального развития, является тормозящей.

Долговое рабство – обратное влияние рабства на разрушение общины

В этот период у ряда наиболее развитых этносов в цивилизованных земледельческих центрах (Шумер, Ассирия, Египет, Финикия и др.) получает особое развитие институт долгового рабства. Возможно, впервые оно возникло при посреднической торговле в Ассирии – этом перевалочном пункте между зерновым Междуречьем и металлами, лесом, минералами Северо-запада Передней Азии - и применялось только к должникам-чужеземцам при торговле. Оно необходимо появляется как соединение формирующейся частной собственности в разрушающейся общине (передовой и тоже локальный процесс) и как результат самого разрушения общины – выделение людей или работников из общины. Второй вариант – это возникновение сложных имущественных отношений внутри членов общины и в такой степени, что частновладельческие отношения становятся ВЫШЕ защищенности общины и ее норм социальной защиты. Иными словами, индивидуализм и личное право члена общины становятся выше, чем обязанность общины по социальной его защите. В терминологии марксистского исторического материализма это явление можно определить как классовое разложение крестьянской общины.

Эту последовательность отразили в своих выводах и результатах, например, [Тюменев А. И., 1956, с. 160] и на него ссылался И. М. Дьяконов.

«А. И. Тюменев справедливо отметил, что рабство военнопленных в раннединастический период еще не играло большой роли, а рабство кабальное… также становилось известным по документам лишь позже» [Дьяконов И. М., 1959, с. 51].

С другой стороны институт кабального рабства есть явление производное, вторичное по термину, по форме, от рабства военнопленных, от классического рабства. Оно развивается уже при известном механизме рабства военнопленных, когда частное рабовладение уже осознано, оценено, как выгодное или просто как практически нормальное явление. Примеры долгового рабства показывают, что феномен представляет собой нечто иное: ограниченная эксплуатация, ограниченный сроком или прижизненный характер, наличие некоторых прав и права на жизнь, в частности. Новое явление личной зависимости, появилось на фоне рабства, задрапированное в «одежку» рабства как экстраполяция известной формы, и не просто известной, но единственной формы отчуждения человека от общины. Так у Дьяконова отмечено, что

«различные способы эксплуатации… - являются во всей древности явлениями второстепенными и побочными к тому же, эти формы эксплуатации имеют тенденцию все более подгоняться (древними) под основной тип эксплуатации, о котором говорится в тексте» [Дьяконов И. М., 1968, 4, с. 29, Примечание 122].

Долговое рабство следует рассматривать (без обоснования в данном разделе – но с выводами после раздела о феодализме) как начало процесса феодализации в регионе. Долговое рабство, кабала, колонат, посадка раба на землю, «новожилые» - все это элементы одного механизма разного времени и мест, но одного хозяйственного процесса. Именно, отрыв общинника и налогоплательщика означает ослабление не только самой общины, но и государства надстроенного над общиной. С другой стороны, сам факт личной зависимости есть уже результат и факт ослабления государства. Государство не в состоянии проводить через органы контроля мероприятия социального обеспечения неимущих (взамен слабеющей общины) и не в состоянии заставить общину поддерживать малоимущего. Это всего лишь один из признаков отчуждения рядовых членов общества и самих общин от государства в преддверии или в процессе его ослабления, которое приводит к описанному уже выше кризису региона центр-периферия.

Ослабление общества, связанное с развитием долгового рабства, перед угрозой периферии отражено известными в истории попытками государства предотвратить этот процесс, вероятно, с учетом печального опыта Вавилона. Такие попытки известны в Египте (Бокхорис из XXIV династии, 721-715 до н.э.), позже в Израиле (Второзаконие) при Иосии – 622 г. до н.э. – ограничение длительности долгового рабства шестью годами), как и реформы Солона в Афинах. А еще позже они определены социальной политикой Рима в отношении свободной, но люмпенской части столичного населения.

В части общей оценки кабального рабства как ограниченной по возможностям формы эксплуатации говорят и советские историки:

«Сколько-нибудь значительное развитие кабального рабства, превращавшего в рабов свободное население, суживало социальную базу рабовладельческого государства, делало его внутренне и внешне неустойчивым» [Кузовков Д. В, 1954, 1, с. 119].

Гидроиерархии восстанавливаются в период распространения земледелия

Важной особенностью продолжения политической жизни (и иерархии труда) в пойменном земледелии и долинах аллювиальных почв является следующее. Этот древнейший хозяйственный уклад не только восстанавливается после гибели очередной чиновной элиты, но и распространяет свой механизм на весь остальной регион земледелия, какие бы возможности для индивидуального хозяйства другие природные условия не имели.

Это происходит при любых комбинациях завоеваний и соотношения культуры завоевателей и завоеванных восстановление государственной структуры практически всегда приводит к восстановлению гидрооросительных и централизованных работ.

Так Е. Н. Стариков в своей работе о казарменном коммунизме говорит о некоей «матрице социальной структуры, сохраняемой в исторической памяти народа – как о социальном генотипе» [Стариков Е. Н., c. 39], в рамках которой общество по-прежнему воспроизводит старые формы хозяйствования и так, что при распаде системы, последняя восстанавливается практически автоматически.

При этом он критикует, по выражению В. Н. Никифорова, «ренегата коммунизма

реакционера» К. А, Виттфогеля и приводит аргументы от индолога Ильина.

В отношении Карла Виттфогеля можно еще как-то согласиться. Этот историк совершил в самое темное (сталинское и войны) время подвиг – демонстрацию казарменного коммунизма в СССР по аналогии с древними обществами [Wittfogel K.-A., 1957]. Он заявил, что Маркс отказался признать Египет и Шумер – ранние очаги речного земледелия – отдельной формацией – социально-хозяйственной формой потому, что факт наличия этого способа приводил к выводу о невозможности построения социализма. Именно за эту железную логику в СССР ему всегда были бы очень «рады». Однако Виттфогель при анализе последующих более поздних хозяйственных форм стал неудачно и по аналогии именовать древнюю государственную структуру - «гидроиерархией». Именно ее мы сейчас именуем иерархий труда, не зависящей от общества. Далекие от проблем «социалистического» общества, далекие от логики материализма и исторической философии, западные коллеги Виттфогеля – он работал и печатался в США во времена Маккартизма, - оставили автора с его работой в одиночестве. Классовый анализ был им просто не нужен, а даже опасен для карьеры. Кроме того, западные историки к империям вообще часто относились почтительно, особенно к тогда существовавшим колониальным. Так что критика «гомо советикус» и реальное «головокружения от успехов» автора сложились трагически для судьбы идеи – обе стороны извечного спора отвергли все идеи как выплеснули с водой младенца.

Далее сам Евгений Николаевич Стариков, ссылаясь на специалиста по древней Индии, Г. Ф. Ильина, указывает, что дело не в гидрохозяйстве на аллювиальных почвах, а именно в стереотипе мышления.

Весь пафос и глубина «аргумента» историка Ильина состоит в том, что на руках у исследователя имеются «данные о проценте орошения земель в настоящее время в Китае, Египте, Турции, Иране» И автор спрашивает: «Есть у нас основания утверждать, что в древности процент орошаемых земель был больше? Вряд ли!» [Ильин Г. Ф., 1966, 171-172].

Действительно, для примера Индии площадь орошаемых земель составляет не более 20 % от общего объема обрабатываемых площадей, для Турции и того меньше. Автор и поддерживающие и цитирующие его читатели, неправы как социологи. Когда речь идет о самохозяйственной деятельности типа охотничьего хозяйства или подсечно-огневого способа в земледелии, то обсуждение статических цифр на определенный период вполне приемлемо. Большой процент – малый процент – это характеристика локального фактора.

Когда мы говорим о хозяйственном укладе, который порождает общую социальную структуру, подчиняющую в дальнейшем себе все общество – именно хозяйствующее государство, то социолог (если не историк) НЕ может игнорировать генерирующий эффект возникающего социального института. Возникший или восстанавливающийся после временного разрушения институт – государство - немедленно начинает экспансию на все окружающие элементы и традиционные институты. Для логики историков середины 60-х годов – это довольно сложное представление.

Для нас в этом нет мистики, и это не является странным.

Первое и важное. Если социальная система возникла впервые в этом политическом пространстве ТАКИМ ОБРАЗОМ и от ТАКИХ ЗЕМЕЛЬ, то далее она будет определять и ВСЮ практику, и ментальность элиты и населения именно от первой практики.

Второе, важное и от момента временной гибели любой такой системы. В памяти населения на лучших землях использовать поливные земли следует именно так, и для предпосылок земледелия совершенно необходима централизаторская хозяйственная миссия государства. Более того, сколько бы людей не погибло от голода, лучшие земли всегда заселяются первыми. С них начинается хозяйство заново. Мы подчеркиваем – первыми всегда восстанавливаются лучшие земли, т. е. аллювиальные почвы. Восстанавливается государство и орошение. Вместе с восстановлением земледелия воспроизводится полная старая модель господства государства и чиновничества над ВСЕМИ остальными земледельческими общинами, окружающими аллювиальные ареалы, включая и неполивные богарные земли, какую бы большую площадь они не занимали. Это происходит не от «матрицы в психике», которая как память и опыт, конечно, существует, но от отсутствия возможности водорегулирования и управления работами НА АЛЛЮВИАЛЬНЫХ ПОЧВАХ помимо и в иных рамках, кроме государственных. Но тогда, как только старый государственный механизм и уверенность в его работе возникает, так сразу все остальное хозяйство снова ставится под идентичный контроль, поскольку чиновный аппарат заинтересован именно в такой системе и обладает уже реальными основаниями для его повторной экспансии. Конечно, ментальность как память влияет, но она всегда подчиненный и зависимый фактор, ПОКА ПРАКТИКА УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ПОТРЕБНОСТЕЙ НЕ ПЕРЕСТАНЕТ БЫТЬ НА 100% СОВМЕСТИМА С НЕЙ.

Кроме того, в аргументах Ильина, их простоте следует не забывать, что советский историк в 1966 г., участвуя в дискуссии по «азиатскому способу производства», не был свободным исследователем, и нужно еще оценивать верил ли он в то, что писал тогда.

Стереотип мышления, конечно, существует, но он – вторичное явление, и он всегда будет в земледельческой культуре стран Востока таким вторичным явлением, поскольку остается в старой форме необходимым явление первичное – именно централизованные ирригационные работы и водопользование. Так будет, пока население не создаст на новом ментальном и техническом уровне собственные общественные органы взаимного регулирования водопользования. Но это не «генотип», это ментальность, которая при изменении условий может измениться.

Почему мы отказываемся считать привычку и стереотип – психологической матрицей? Потому, что мы знаем, и покажем далее, что этот стереотип не вечен, а поддерживается комплексом материальных условий и так, что психология (и политическая ментальность отношений общества и государства) есть результат материальных условий, а не навек данная обществу вечная установка. Мы покажем, что ментальность не матрица общества, а продукт обстоятельств, и готова изменяться в дурную, трагическую или конструктивную и положительную сторону[8]. И продемонстрируем это мы на примере имперского Рима.

Из наших заключений вовсе не следует «Восточный деспотизм» как явление в целом. Для рамок любых территорий с поливным земледелием, требующих больших и централизованных общественных работ, мы отмечаем безусловную невозможность преодолеть рамки господства централизованного земледельческого государства вплоть до периода формирования высококультурного (оснащенного техникой) и самоорганизующегося общества, которое смогло бы избежать при системных работах по гидрохозяйству собственного подчинения техническим или политическим руководителям. Альтернативой традиционной линии развития может быть падение роли производства продовольствия и продовольственной зависимости населения в таких зонах.

К обсуждаемой теме имеет отношение и реплика Е. Т. Гайдара по поводу позднего развития гидроорошения в Китае, [Гайдар Е. Т., с. 136]: Однако, поспешные выводы здесь не вполне приемлемы. Цивилизация Китая может вполне носить вторичный характер – об этом говорят самые уважаемые специалисты-синологи, например, Л. С. Васильев. Так в ранних захоронениях чжоусских властителей обнаружены индоевропейские колесницы – общий элемент степной культуры – Европы, Азии и Индии. Сдвиг начала государственности в Китае минимум на тысячу лет относительно двух первых центров цивилизации вполне веское дополнительное основание.

Общая схема распространения земледелия через расширение ареала земледельческих империй

Ниже мы приводим общую схему распространения земледелия посредством империй. В этих схемах мы не выделяем сосуществование народа-завоевателя и подчиненных этносов, имея в виду, что реальные (полиэтнические) схемы визуально только осложняют начальное понимание процесса. После представления графической схемы динамики активности, равновесия и распада империи (как целого) читатель мог бы представить схемы с учетом взаимодействия многих этносов с различным состоянием (ментальность) каждого участвующего этноса.

Рис. 12. Этап распространения земледелия из центра

Рис. 13. Этап формирования империи. Титульный народ являет единое целое с государством. Государство может быть и социальнонезависимым от титульного народа, но народ имеет всегда более высокий статус в сравнении с завоеванным населением. Позже мы отдельно будем говорить о сравнении систем потребностей крупных социальных групп в империи.

Рис. 14. Этап равновесия империи и периферии. Это же часто и этап баланса – равновесия частных и общественных интересов титульного народа и «своего» государства.

Рис. 15. Этап ослабления империи. Частные интересы внутри империи преобладают над общественными и государственными интересами. Государственные институты перестают удовлетворять потребностям титульного народа и становятся тяжелым бременем для всего общества, ведут к стагнации и даже разрушению производительных сил общества

Рис. 16. Этап роста активности и агрессии периферии как реакция на ослабление империи.

Рис. 17. Ареал новой империи существенно превышает начальные размеры ядра - источника.

Рис. 18. Новые завоевания обращены теперь вовне.

Империя распространяет ведущий механизм производства прибавочного продукта – эксплуатацию земледельческого населения, она несет своим завоеванием земледелие как культуру и собственно принуждение к занятиям производительным трудом (земледелием и скотоводством)

Таким образом, развитие – циклический рост, стабилизация и распад империй с новым их образованием как жизни множества иерархий, покрывающих Ойкумену, есть ведущая форма процесса распространения земледелия.

Общие положения о развитии и упадке империй

Подъем империй

Земледельческие империи в фазе подъема обладают следующими свойствами:

Толерантность к идеологии и культуре завоеванных народов и народностей
Тщательное знаковое или статусное отделение завоеванных народов от своей общины или этноса
Использование дешевой рабочей силы в производственных процессах в экстенсивных формах (т.е. в сверхэксплуатации).
Тщательное изолирование завоеванного этноса от информации и от военных и организационных технологий
Склонность к большим проектам и расходам во всех сферах деятельности. Преобладание военных и силовых форм активности.
Стремление к фиксации достижений империй в крупных архитектурных и монументальных формах.
Милитаризация
Высокий патриотизм титульного народа

Упадок империй

Земледельческие империи в фазе заката, деградации и упадка обладают следующими свойствами:

Сокращение военной активности (ввиду выравнивания культуры периферии и внутреннего разложения, см. выше);
Выравнивание политических прав народов, статусное сглаживание завоеванных этносов в отношении к титульному народу
Выравнивание социального и хозяйственного статуса народов
Рост идеологического контроля и нетерпимости в идеологии и культуре
Формирование единой идеологии и реализация усилий по ее насаждению, принуждение к ней.
Пропаганда социального и национального мира в империи
Уступки завоеванным народам в экономической сфере, включая некоторые преференции и льготы, имеющие целью удержать империю от распада
Универсализм (монотеизм и пропаганда единства)
Уравнительность как крайняя форма удержания империи от распада.
Формирование мощных централизованных государственных структур по военному производству и обеспечению. Военное производство и оборона - основная хозяйственная и политическая деятельность централизованного государства. Милитаризация
Формирование комфортных условий для населения, живущего вблизи центров политической власти и формирования льготных и иждивенческих условий. Формирование столичного иждивенчества.
Формирование комфортных или льготных условий для слабых союзников или пограничных присоединенных территорий, имеющих наибольшие шансы на отделение и независимость.
Рост коррупции
Рост цинизма ведущих слоев общества - элиты
Разрушение рыночных форм хозяйства, если они уже до этого были развиты
Ослабление города и ремесленного (промышленного) хозяйства
Усиление эксплуатации земледельческого населения для обеспечения снабжения столиц и армии. Во многих случаях эксплуатация собственного титульного населения оказывается выше, чем присоединенного, в связи с опасностью роста сепаратизма, и при условии, что титульное население наиболее терпеливая к поведению «собственного» государства.
Рост пассивности и отчуждения сельскохозяйственного и городского населения
Увеличение частного крупного землевладения, независимого от фиска и бегство земледельцев, включение их под патронат (личную зависимость) для спасения от произвола государства (фиска)
Снижение налоговой базы и готовность имперской системы к разрушению извне.

Значительная часть указанных позиций уже изложена в обсуждении теории иерархии труда, монопольной в хозяйственной деятельности.

Назад.

[1] Излагаемый перечень и аналогичные взгляды уже излагались во множестве иных работ, возможно не в столь определенно выраженной форме.

[2] Мы не исключаем, что у них имелись логические предшественники – родовая демократия городов Шумера. Однако граничный характер и преобладание торговли-войны над производством изменило традиционный характер динамики и трансформации городов (селений)-общин к власти сообщества крупных и средних частных и одновременно хорошо вооруженных собственников вместо обычного сдвига к энсиальной и царской централизации.

[3] Еще позже историю повторяют Северо-итальянские города при вторжении французов, испанцев, австрийцев

[4] Для читателя, желающего проверить, мы и перечислим: Англию, бывшую империей минимум трижды, от Столетней войны, потом при завоевании Кромвеля, если не считать Шотландию и Уэльс и до распада Британской империи; Францию – от империи Наполеона и до распада Французской колониальной империи, Германии и Австрии – от Священной римской империи до Германской колониальной (Второй) и до Третьего Рейха и Австрийской и Австро-венгерской; Испании и Португалии как всеевропейских и колониальных, Бельгии и Нидерландов как колониальных, Италии как колониальной и европейской на Балканах, Венгрия, Сербия, Хорватия, Чехия Польша, Литва, Румыния позволяли себе господствовать над инонациональными соседями. Дания, Швеция и Норвегия, среди всех только европейская родоначальница - Греция гордится исключительно одним древним имперством, но зато оно «самое древнее».

[5] Тема империализма продолжена работами Валлерштайна о «миро-империях», к которым мы обратимся позже.

[6] Не в рабовладение же! И это при продаже крестьян без земли, чего, впрочем, стеснялся уже и Александр I со Сперанским – наши большевики, как видно, большие патриоты, не хотели слишком «очернять» историю царей и «тюрьмы народов» по выражению В. И. Ленина – рабовладения России не приписали.

[7] Все бы хорошо! Да, прошлое тянет назад – империи еще живы! Их не понятые в современной социологии особенности дезориентируют политиков и социологов. Провал оптимистических прогнозов по реформам России – лучший пример!

[8] И эти выводы мы делаем для условий не рефлексирующего общества, предполагая, что общество, умеющее обсуждать свои проблемы, может преодолеть свои комплексы.