Назад.

                                                                                                          21-01-2006-30-07-2006

 

5. Период распространения земледелия. Циклическое расширение.

 

(продолжение 2)

 

Поздний Рим – закономерное в особенностях жизненного цикла. Дрейф антики к восточной деспотии

Империя. Движение вверх. Принципат

Общий принцип не зависит от характера использования завоеванных этносов

Исходная толерантность в идеологии как уверенность – удовлетворенная безопасность I, II, III

Тщательное статусное и знаковое отделение завоеванных людей от «своих» при росте империи

Формирование хозяйств, основанных на бесплатной или дешевой рабочей силе

Империя. Движение вниз.  От Диоклетиана до Одоакра

Дополнительный фактор деградации в системах типа империй

Частичное выравнивание политических прав народов в слабеющей империи

Выравнивание социального статуса работников низшего хозяйственного уровня вне зависимости от национальности

Нетерпимость в идеологии и институтах как реакция на страх распада

Универсализм как мечта превращения насилия в любовь и сотрудничество. Кризис политеизма, идеи военной общины и формирование монотеизма

 

Поздний Рим – закономерное в особенностях жизненного цикла. Дрейф антики к восточной деспотии

Мы уже говорили о цикле государственного образования, обладающего хозяйственной монополией (или господством над населением, что означает произвол или возможность произвола в налоговом обложении и принуждении населения к повинностям). Формирование настоящего раздела выполняет три задачи.

1. Цикл империи как иерархии, господствующей в хозяйственной сфере, нами описан выше. Но до настоящего момента у нас не было оснований говорить о специфике этого цикла для более позднего периода, который мы обсуждаем именно сейчас – для периода распространения земледелия или ПЕРИОДА ГОСПОДСТВА земледельческих империй. Теперь мы обращаемся к особенностям формирования, роста и последующей закономерной деградации этого типа иерархий труда.

2. Для демонстрации специфики в качестве примера и модельного объекта мы берем в основном Рим, хотя множество типизированных особенностей воспроизводятся и в более ранних (и поздних) империях. Рим слишком хорошо документирован в сравнении со многими другими. Почему? Дело в том, что важной особенностью Рима является его античный типа Б) начальный или, точнее, срединный, характер. Мы используем тем самым исторические особенности и исторический материал Рима как демонстрацию формирования логико-исторического моста, переброшенного между античным миром западного типа, как это принято считать в европейской исторической традиции, и восточным миром, к которому западная Римская империя совершенно определенно двигалась и, можно считать, определенно дошла. Сам факт, что античный мир вернулся к деспотии Востока, формально украшенной римскими юридическими элементами как и атавизмами демократии Рима античного, говорит о том, что г-жа История не рефлексирующего общества пробивает себе дорогу ВНИЗ от любой самой высокой и совершенной точки развития, что, таким образом, сквозь века страданий и многие века, где полвека - детский срок, сама закономерность и логика поступков, их последовательность ведет к завершению имперского цикла  - вплоть до нового прихода завоевателей. Этот результат мы и стремимся довести до читателя.

3. Советские историки признавали этот результат без энтузиазма и самым различным образом уводили внимание учащихся и общества от этого вывода, что после уничтожения наиболее искренних историков («азиатчиков») в лагерях в определенный период вполне объяснимо и вызывает сострадание. По какой же причине результат был опасен?

Ответ хранится в самом историческом материале. Наша третья задача состоит в том, чтобы показать близость (но не идентичность[1]) социальных механизмов некоторых современных империй к империям древним, с которыми (как и в случае Рима) не вполне знаком российский читатель.

Империя. Движение вверх. Принципат

Общий принцип не зависит от характера использования завоеванных этносов

Большинство завоеванного Римом населения продолжает заниматься земледелием. Часто, а для Рима обычно, множество пленных воинов завоеванных народностей, племен и часть мирного населения обращается в рабство. Но в обычных земледельческих империях[2] количество уведенных рабов много ниже оставшегося на земле населения. Таким образом, империя как иерархия труда начинает получать основные доходы путем денежных (или в более примитивных ситуациях или на спаде при разрушении финансовой системы) натуральных даней с завоеванного населения, занятого земледелием.

Тем не менее, мы не вправе считать такое «управление» чем-то отличным от прилагаемого к завоеваниям термина «рабовладельческий». Считаем, что «снятие» этого термина с империи обосновано исключительно политическими соображениями истории и социологии на хлебах имперских учебных и исследовательских учреждений. Принудительный характер объединений даже формально «добровольных» империй вполне объясним той угрозой, которая возникает при возможности вторжении еще опасных этнических культур. Например, такова судьба христианских народов между Западной Европой и Оттоманской империей, Армении и Грузии между Россией и Османами, прибалтийских народов между немцами и славянами. Сам факт принудительного сосуществования в империи означает господство внешней силы.

И с учетом эффекта Зимбардо, мы на уровне социальных закономерностей твердо знаем, что такое господство кончается очень плохо для подчиненных (первоначально), а потом и для завоевателей (через кризис монополизируемого хозяйства и государственности). Имперский и рабовладельческий характер удержания населения силой или опасностью иного вторжения в новой государственной структуре  - явления однопорядковые.

Исходная толерантность в идеологии как уверенность – удовлетворенная безопасность I, II, III

В связи обычно с существенным силовым превосходством при завоевании народ – завоеватель и его политическая элита не имеет никаких проблем в принуждении и подчинении порабощенных этносов к труду. В самых общих случаях после завоевания новая элита находит в элите подчиненных народов верных слуг и осуществляет свою имперскую власть через «коллаборационистов». И потому в области идеологии или в духовном плане новая власть не предпринимает никаких усилий или новаций среди подчиненных этносов. Это образует обычную терпимость или толерантность завоевателей к верованиям, служителям культа, традициям и обычаям завоеванных народов, поскольку такие традиции не представляют угрозы.

А. И Тюменев как-то отметил, что в Греции

«для обеспечения господства над рабами достаточно было одного физического принуждения: бич надсмотрщика исключал необходимость какого-либо идеологического воздействия на психику рабов» [Тюменев А. И., 1957, 6, с. 51-70].

Автор сравнивает с этим положением горделивое сообщение Гудеа – энси лагаша о том, что «он отдал распоряжение своему городу как одному человеку, и вся страна Лагаша следовала этому распоряжению, как дети единой матери» [Там же , с. 59-60]. Понятно, что гордиться следует тем, что «свои» пошли «как один», что бывало вовсе не всегда в тот еще не железный век.

Такие примеры можно привести от Вавилонских завоеваний, от Персидской державы Ахеменидов, прихода греков Александра Великого на Восток и царство Птоломеев, традиции терпимости завоевателей – римлян времени республики. Это образовывало нечто вроде «перемирия» или «мира богов» pax deorum, который ошибочно понимался римлянами как залог процветания империи.

Позже аналогичную терпимость проявляли и монголы, вторгаясь в Среднюю Азию и на Русь, и тюрки – османы, размещаясь в Анатолии (еще до взятия Константинополя). Милосердие турок-сельджуков было таким, что византийские греки-ромеи просто бежали от власти императора к центральную Анатолию. Достаточно сказать, что турки вообще освободили беглецов от налогообложения. Кровавые эксцессы при завоевании и в момент упорного сопротивления следует рассматривать как аффект ожесточения борьбой, но не последовательную политику, которая более протяженна и рациональна во времени.

Итак, исходная толерантность есть результат уверенности в собственной безопасности и силе, преимуществе, основанной на силе. В терминах иерархии потребностей Маслоу – удовлетворенная потребность завоевателя в безопасности и даже в уважении, самоуважении позволяет допускать или терпеть знаки самоуважения и самобытности подчиненных этносов (без признаков призывов к свержению господства)

Тщательное статусное и знаковое отделение завоеванных людей от «своих» при росте империи

Этническое разграничение подчиненных народов от народа – завоевателя является в начале существования империй нормой. И такая норма вполне объяснимо. Общество завоевателей не только должно отделять недавних противников от «своих» и часто «во вражеском окружении», т.е. на чужой территории, но более – это стремление извлечь максимальные преимущества завоевателей от выгод завоевания. Это статусное отделение выливается в символику различий. Символы есть лишь отметка РАЗЛИЧИЙ СТАТУСА в иерархии труда. А статус после завоевания означает различия прав и налогообложения – объема повинностей, что и образует суть иерархии труда. Мы уже говорили, что сами этнические различия сплачивают народы в преддверии опасностей изменения и утраты статуса свободного народа, и это основа формирования этноса - народа. Теперь мы видим символика отличий развивается и далее, уже в империи, особенно, если внешних этнических различий недостаточно. Знаковая система формируется далее  вплоть до принуждения носить специальные знаки отличия, если по одежде или речи население не отличить (рабы-греки в Греции, отметка рабского статуса в древних деспотиях, когда трудно отделить земледельца из подчиненной общины от частного раба). «Полисному миру.. органически свойственна противоположность граждан и неграждан», [История древнего мира, Кн. 3, с. 77]

Религия как принадлежность к этносу входит в перечень признаков-предлогов для эксплуатации по национальному (в случае национальных религиозных традиций), позже на чисто религиозной основе. Так христиане в исламских халифатах и позже в Османской империи платили значительный дополнительный налог – харадж, который отменялся в случае принятия ислама[3].

Формирование хозяйств, основанных на бесплатной или дешевой рабочей силе

Как известно, собственно рабовладение обусловлено временным фактором дешевизны чужой завоеванной рабочей силы, которую ввиду временного избытка предполагается использовать, не обременяясь задачей ее простого воспроизводства. Хозяйства типа латифундий или рудников, использования рабов на гребных судах (Финикия, Греция) возникают на этой основе и позволяют создать дополнительную прибыль – они в определенных условиях формируют рыночное хозяйство. Но оно никак не дает основания именовать его «капиталистическим», как это утверждал Макс Вебер. По сути  рыночная система, основанная на таком экстенсивном факторе как временный избыток рабочей силы, стоимостью ниже  затрат на ее воспроизводство, не может развиваться устойчиво и обречена только на временный расцвет. В этом и заключается трагедия античного расцвета, где бы он не получал своего развития в период распространения земледелия.

 

Империя. Движение вниз.  От Диоклетиана до Одоакра

Дополнительный фактор деградации в системах типа империй

Но времена меняются. Империи дряхлеют[4]. Причины мы уже указывали выше. Еще кратко о причинах.

Как-то Л. Н. Гумилев сказал (и в своих лекциях и работах определил), что цикл изменения пассионарности народа достигает тысячи лет. В реальности он использовал модели Рима (5 в. до н.э. – 6 в. н.э.), Византии (4-15 века)  и Османской империи (11 в – 20 в.). Впрочем и тогда было ясно, что «силу» пассионарности он измерял в основном политическими  действиями (экспансионизмом или внешнеполитическим балансом) государства этого народа в отношении других народов и соседних государств.

Реальной основой, наблюдаемой очевидцами и потом историками «дряхлости», является вырождение государственного аппарата или элиты и последующей закономерной модификации ментальности ведущей части населения, включая титульный народ (мы здесь не применяем термин «нация»). Мы уже говорили о причинах и механизмах. Среди основных признаков новой ментальности – отчуждение населения от государства и государственной активности, пассивность в политике и в общественных акциях (включая и участие в военном строительстве и обороне), представление о невозможности достигать поставленной цели или ставить личные и любые общие цели вообще  - «жизнь одним днем» или ссылка на божественное провидение. Эти элементы носят тотальный характер. И они накладываются на механизм качества империи как инструмента завоевания и обороны.

Но в рассматриваемом разделе, посвященном распространению земледелия, имеется еще один важный политико-экономический фактор, который действует даже в случае «равной» ментальности центра и окружения.

ВЫРАВНИВАНИЕ военно-технического, организационного и культурного уровня имперского центра и периферии, а также выравнивание внутреннего технико-культурного уровня завоеванных народов и народностей с культурой и навыками титульного народа – вот, неизбежная причина того, что империи теряют и постепенно сворачивают свою внешнюю (военную) активность. Или иначе, в начале второго века от р.х., при Аврелиане, Рим переходит к обороне. Такое выравнивание уровня означает ликвидацию преимущества в военных столкновениях.

Далее мы конвертируем это макроявление в массовую психологию титульного римского народа. Указанное обстоятельство резко снижает шансы на легкий успех войн и на успех войн вообще. Соответственно начинает изменяться отношение к войне как выгодному делу, как к «процессу производства благ» и у титульного народа, у всех участников войны, действующих на стороне империи. Война перестает быть престижным и почитаемым в обществе занятием.

Мы напоминаем, что социальная политико-хозяйственная и культурная среда, окружающая империю, не просто выходит на соответствующие уровни империи, выходит на равенство. Возникает новое, теперь обратное, неравенство.

Центральная часть империи как ядро земледелия, как наиболее «старая» часть земледельческого общества деактивирует собственную государственность раньше, чем собственные периферийные части. Это означает, что титульный народ ощущает себя более подавленным, пассивным, раздробленным, чем подчиненные Римом народы. Мы подробнее вернемся к этой теме, когда будем обсуждать аналогичные явления в иных империях, например, тему оснований русского фашизма в России начала XXI-века, а кроме того, факты объемного геноцида греков и армян в период распада Оттоманской империи и холокоста в Третьем Рейхе, хотя последний образец сложнее по совокупности причин.

Как правило, и с учетом изложенного выше механизма, империя как система далее деградирует все в большей степени вплоть до момента разрушения и внешних вторжений  молодых империй или не имперской периферии, которая для периода распространения земледелия также всегда существует. Активизация периферии есть момент актуализации возникающего условного «равенства» периферии и центра или даже превосходства периферии над центром. Это превосходство, мы знаем, специфично, военно-политическое единство и мощная мотивация на достижение и завоевание плохо охраняемых, «плохо лежащих» богатств, материальных и культурных ценностей.

Наша цель – проследить те последствия, которые возникают в связи с указанным выравниванием и  даже ослаблением империи как института.

Мы будем использовать данные по истории Позднего Рима, собранные в двадцатипятилетнем труде «Поздняя римская империя» А. Х. М. Джонса из Колледжа Иисуса в Кэмбридже, который в свою очередь опирается на работы Эдварда Гиббона[5], Дж. Бэри и др.

Частичное выравнивание политических прав народов в слабеющей империи

Исчезает оптимизм и уверенность (пассионарность) римского имперского солдата при проведении  внешнеполитических и военных мероприятий, для чего совсем не нужны генетические обоснования Гумилевской теоретической схемы. Мы прекрасно теперь знаем, что каждый человек постоянно взвешивает вероятность успеха своего действия и в массе, в подавляющем большинстве, избегает целей и форм поведения, вероятность успеха которых низка, а затраты высоки. Последнее тем более важно, когда на карте здоровье и даже жизнь. Легкое завоевание делает войну занятием престижным, имеющим высокую ценность. Трудное и опасное для жизни и здоровья действие,  - то же, война -  образует или формирует негативное отношение к деятельности. Соответственно меняются и ценности и ... ментальность. В этом отношении можно с современных позиций возразить Максу Вебера по поводу произвольности ценностей каждого человека и конкретности ценностей общества, в его речении «Нет никакого сомнения в том, что ценностные идеи «субъективны» [Вебер М., с. 381][6].

Ценности для человека и общества в нашем понимании и после открытия иерархии потребностей Маслоу, после нашего осознания внекультурного характера самих потребностей и конкретно-культурного оформления или, скажем, культурной окраски потребностей в мотивы – это (для большинства, т.е. для того общества) интегрированное отражение оценок обобщенного (или только страты) индивида и через него всего общества (или его страты) на удобные средства и типовые удобные цели ДЛЯ удовлетворения текущих в данном обществе и окружении потребностей.

Поскольку меняется окружение и возможности общества, то изменяются и возможности – средства и целевые продукты – для удовлетворения потребностей. Например, в одном случае полезны героизм и самоотдача перед лицом общины, в другм случае достаточны финансы и собственность в личном пользовании, в третьем только личная политическая власть и насилие  и т.д. и т.п. Но тогда и ценности в обществе становятся динамичны – остается только понять механизм обобщенного формирования потребностного комплекса и потребностных доминант общества при изменении условий его существования и его собственной материальной и культурной динамики. В этом смысле Вебер совершенно прав, говоря НА БУДУЩЕЕ, что

«каким бы огромным по своему значению ни было чисто логическое воздействие мысли в истории – ярчайшим примером этого может служить марксизм, - эмпирически и исторически человеческое мышление следует толковать как психологически, а не как логически обусловленный процесс» [Вебер М., с. 396].

Фраза грандиозная, если учесть, что Вебер не дожил до полного проявления  «ярчайшего примера» социальной рефлексии, именуемой «социализм». Вебер дважды прав – есть и рефлексия, но без учета психологии (сиречь системы потребностей, ее разворачивающей в среднюю психологию). Теперь мы понимаем, что этот психологический процесс реализуется как связь от системы социальных условий в широком смысле к системе личных потребностей, обобщающихся в мотивы и идеи общества и его страт и затем укладываемых в ценности и культуру, которая в свою очередь тоже добавляется к прежней системе условий в виде ментальности.

Итак, при расширении империи титульный народ часто оказывается в меньшинстве. Кроме того, трудности войны возрастают. Достаточно оснований, чтобы война или ее угроза стала вызывать негативное отношение к воинской службе. Для восполнения нехватки включение в армию новых контингентов уже завоеванного населения оказывается типовой реакцией имперского государства – и это суждение является следствием закономерным.

Рим. Падение интереса титульного народа к военной службе, и потребность выравнивания политического статуса части завоеванных народов для включения их в имперский военный потенциал (превращения союзников Рима в граждан – уступки италикам после Союзнической войны 90-98 гг, включение италийской и провинциальной знати в Сенат при Веспасиане, раздача римского гражданства свободнорожденным в империи при Каракалле, 212 г. н.э., преобразование Австрийской империи в Австро-Венгерскую и т.п.), выравнивание мусульманских народов и народностей внутри Османской империи вплоть до обозначения универсального жителя империи термином «правоверный», формирование Союза Советских социалистических республик (СССР) с формированием в финале новой общности «советских людей».

Ряд империй или цивилизаций – исламская, параллельно и в мотивации крестоносцев, паладинов, тамплиеров – формирует в ответ на это религиозное установление или догмат о загробной жизни – попадании душ павших на поле битвы воинов в рай. Последнее является неосознанной попыткой отключить этот «вредный» механизм обдумывания или самооценки участником успеха столкновения.

Еще позже политический проигрыш и ослабление империи создает необходимость таких компромиссов и уступок реальным или потенциальным противникам – присоединенным или только стоящим у границ империи народам или народностям, которые образуют аналогичный вид ВЫРАВНИВАНИЯ статуса, например, получения статуса гражданина (эдикт Каракаллы) СОЮЗНИКА или ФЕДЕРАЛА (границы Римской империи), выделения земель для проживания в империи.

Выравнивание социального статуса работников низшего хозяйственного уровня вне зависимости от национальности

Исчезает почти даровой приток рабов-военнопленных и дополнительные доходы имперских воинов. Это обстоятельство вызывает или запускает новые социально-экономические механизмы. Если приток рабов исчезает, то растет цена на рабов.Соответственно владельцы начинают их беречь. Государство (Римская империя) далее стимулирует сбережение объема рабского труда или даже законодательно фиксирует сохранение жизни раба. Начинается длительный процесс выравнивания хозяйственного статуса земледельцев. Рабство, если оно при дешевом труде рабов, позволяло их применение в товарном латифундиальном хозяйстве, становится неприемлемым в земледелии в своей чистой форме казарменного работника в отрядной системе, и начинает преобладать в малых масштабах, сохраняясь в семейном хозяйстве богатых людей. Основная масса рабов трансформируется в прикрепленных к земле работников, ведущих свое хозяйство и семью.

В последний период древности трудящееся население… фактически сливалось в довольно единообразную массу неполноправных и эксплуатируемых людей… господа все чаще переводили своих рабов в положение, близкое к феодальной зависимости; в то же время происходило превращение свободных людей в зависимых держателей земли. [История древнего мира, кн. 3, с. 13, 223]

Сказано не точно, но косвенно отражает механизмы экономии труда земледельцев для нужд государства и частных богатых лиц в условиях недостатка рабочей силы.

Так этот процесс прошел независимо первоначально в Западной Римской империи, а потом позже в Византии – от рабства через колонат к формированию земельных соседских деревенских общин как налоговых единиц в доменах императоров и земель фиска, которые составляли от трети до половины земель в VIII – IX вв., [История Европы, 2, с. 87].

Это вынуждает уравнивать и экономические права подчиненных народностей или национальностей. Степень эксплуатации титульного народа (хотя бы элиты) в империи, следовательно, сокращается, а социальная опора империи расширяется [История Древнего Рима]. Мы можем упомянуть, например, начало налогообложения золотом и серебром элиты Рима – сенаторов. С другой стороны, муниципализация всей гражданской власти среди подчиненных народов (Галлия, Испания, даже Египет и Сирия), несомненно должны были привести к более справедливому налогообложению внутри империи. Суть же реформ – наведение порядка с обложением при уменьшении иных более «варварских» доходов – доходов от завоеваний Рима.

Поздняя (новейшая) история дает примеры и более сильных уступок и даже привилегий. Империя, удерживая присоединенные народы, дает им преимущества и льготы в экономической сфере для сохранения политического господства или видимости такого господства перед внешним окружением. То же делается и в виде торговых преференций подчиненным народам в части возможности продаж продукции в столицах империи.

Нетерпимость в идеологии и институтах как реакция на страх распада

Уступки в области политики и экономики подчиненным народам возникают вынужденным образом. Чтобы компенсировать ослабление реальных властных позиций имперская элита делает все возможное для внешнего представления своего могущества. И в этом компенсирующем движении идеология становится важнейшим фактором и инструментом. Всякие различия, традиции и национальные особенности, отличающие народы и народности, имеют тенденцию подвергаться затушевыванию, уничтожению и  иногда даже прямому преследованию. Прежняя веротерпимость становится вредной для империи. Начинаются попытки устранить идеологические и религиозные отличия. причем, наилучшим путем оказывается формирование и навязывание общей идеологии империи (или цивилизации) взамен остатков старых национальных и отличительных особенностей культуры. На повестку дня становится универсализм ИМПЕРИИ как система мер по унификации культуры всего подчиненного населения, включая и титульный народ.

Всякие региональные различия, особенно носящие этнические оттенки, вызывая страх перед их усилением и опасностью распада и диссоциации, старательно устраняются или уничтожаются, формируя тем самым общую долговременную политику внедрения унифицированной идеологии, культуры.

Языческие празднества, когда-то дававшие свободной гражданской жизни смысловое оформление, превратились в демонстрацию верноподданнической лояльности, в государственную необходимость. Еще во времена Нерона или Домициана философов казнят и ссылают, и философия, претерпевая крайнее опрощение и огрубение, сохраняет связь с жизнью и власть над умами. При Марке Аврелии афинские школы субсидируются из римской казны, и ученость немедленно теряет всякий реальный авторитет., [История древнего мира, кн. 3, с. 249].

Преследования христиан и других ересей в Римской империи ведутся постоянно с перерывами вплоть до принятия христианства с запретом язычества, как и преследования греков и христиан в поздней Османской империи в начале XX-го века.

 

Универсализм как мечта превращения насилия в любовь и сотрудничество. Кризис политеизма, идеи военной общины и формирование монотеизма

Часто свойство универсализма империй превозносится историками. Рожденная еще в эпоху Александра Македонского идея свободного сосуществования народов могла быть и полетом фантазии средиземноморских мыслителей. Но она стала популярна как инструмент идеологической подмены реальной властной и принудительной системы системой желаемого равенства и непротиворечивого сосуществования свободных народов в силу опасности ее распада. А такая опасность для региона от Эгейи до Индии была  очевидной для современников-греков как по примеру ими разрушенной Персидской державы, так и по малочисленности собственного имперского костяка Александрийской Державы и державы Птоломеев.

Как и ранее, в первых иерархиях труда, основанных на земледелии, и без первоначального применения силы (в отсутствии развитого аппарата насилия), элита начинает вести борьбу за формирование идейных основ сосуществования различных народов  в империи и под единым управлением, поскольку другие формы воздействия резко ограничены.

Первоначально зрелая и перезревающая империя идет по пути установления государственной поддержки полисного многобожия. Эта поддержка вовсе не благотворительность – отказ от участия в культе императора и римских божеств вообще карается смертью, хотя и не всегда.

Но деградация полисной культуры и полисной общины при развитии социальной дифференциации патрициата и мира рабов, потом вновь формируемых крестьянских соседских общин, не имеющих защиты от государства, ведет общество к ощущению циклической или стагнирующей безысходности, которая совершенно определенно ощущается (и это отмечено современными историками) в этом медленно разрушающемся мире.

В более раннем и четко построенном греческом многобожии и в римском более размытом политеизме человек находил ответы на частные ситуации своей жизни, но после утраты полисной гражданственной идеи, полисной общины и ее связей, простой человек уже не мог понять общего назначения своего существования. Это в условиях увеличения тягот граждан, превратившихся после Августа в подданных, создавало массовое ощущение неудовлетворенности, ощущение бренности и бесцельности – просто бессмысленности жизни[7].  Истинная проблема состоит в том, что при разрушении общины и сокращения основы для подвигов и успехов, особенно, военных – свободная часть населения теряет жизненные ориентиры (успеха и роста). Перспективу роста не имели даже рабы, в то время как ранее, при росте империи, можно было мечтать стать вольноотпущенником, хотя в реальности глобальной и действительной перспективой раба была существенно более надежная и спасительная трансформация в колона и подневольного крестьянина вровень с имперским земледельцем всех национальностей и племен. Возможность редкой свободы раба сменилась безысходностью общего бесправия в выравнивающемся сословии крестьян.

Итак, старая идеология, годная для граждан растущего города-завоевателя при полном игнорировании духовной среды подчиненных, оказалась непригодной для построения идеологически цементирующей идеи в многонациональной империи, подходящей к стадии распада. Кризис раннеимперской (скорее, античной!) идеологии – это, возможно, в большей степени кризис свободного римлянина или гражданина Рима как свободного человека. Свобода и уверенность господина, имеющего права говорить и действовать соответственно традициям и воле богов сменяется ощущением зависимости и опасности, бессилия перед государством, внешними вторжениями варваров, усилением роли случайного и непредсказуемого в поведении государства и его чиновников.

Назад.