© С. А. Четвертаков, 2012.
Рассказ моего друга Б. об особенностях китайской диаспоры в США в сопоставлении с другими известными мне данными неожиданно повлек некоторые новые выводы о воздействии традиционного мышления в современных организациях и даже обществах в целом, а, возможно, и в транзите традиционных обществ в современные.
Начну чуть издалека, чтобы выявить специфику именно китайцев от других диаспор в развивающемся (Россия) и развитом (Запад) мире.
Недавно с друзьями мы обсуждали отношение китайцев на работе в частных организациях в США.
Заголовок почти никого не удивит. То, что китайцы, попавшие на работу в фирмы США, стараются устроить и привлечь к работе людей своей диаспоры, есть общее явление для всех диаспор в развитом мире. И это понятно - работает потребность принадлежности и повышенной (то есть неудовлетворенной) безопасности 2, термины по потребностям и обозначениям, см. в материале.
На что обращает внимание, например, выходец из России в профессии high-tech у китайских работников?
Отказ помогать другому (не китайцу) коллеге в случае вопроса по профессии («Не знаю»). Одновременно контакт на китайском языке со своими (китайцами) продолжается достаточно интенсивно. Явление можно интерпретировать разным способом.
Самый распространенный (исходя из российского менталитета) ответ – это «национальный» вариант закрытости – открытость своим, закрытость перед другими (потребность принадлежности оказывается ведущей). В дополнение отсутствует желание растить себе конкурента вообще (безопасность 2 – опасность потерять работу при равных условиях и безопасность 3 – опасность роста конкурента выше и старше себя). Вещи и ситуации понятные.
Однако, отличия кажутся более глубокими, когда поступает дополнительная информация. И далее мы открываем новый пласт информации, который возможно даст нам и новый вариант причин «закрытости» китайцев в работе с коллегами.
Новые работники фирмы – представители русской (один работник – это был мой друг Б.) и китайской диаспоры (два человека) проходили в фирме усовершенствование английского языка. Однажды преподаватель, желая «облегчить» серьезный настрой в группе из этих трех участников предложил им подготовить на английском языке (и рассказать на следующем занятии) анекдоты или шутливые истории из жизни своих народов и культур.
На следующей встрече «право первой шутки» китайцы предложили представителю из России, как старшему. Честно рассказав свой анекдот, мой друг вместе с преподавателем посмеялись. Китайцы (мужчина и женщина) промолчали. После этого китаянка посмотрела на коллегу-мужчину. И тот с некоторым напряжением сказал: «У нас такого нет!» История на этом закончилась – китайцы не рассказали ничего, по их мнению, смешного.
Обсуждая рассказанную историю (в России) мы начали интерпретацию ситуации. У китайцев нет юмора? К такому мнению пришли мои друзья-оппоненты. Я был более осторожен и обратился к известным общим представлениям о сельской общине, предполагая возможность отражения менталитета у иммигрантов. Здесь я разворачиваю более подробную аргументацию своей позиции и как ни странно обнаруживаю новые ее продолжения и следствии по теме уже вышеозначенной «закрытости» китайцев.
Зная, что Китай – еще по психологии преимущественно (это мое предположение) крестьянская страна, бурно входящая в капитализм, я использовал представление об индивидуальном юморе и о народных шутках в ранних, лучше сказать, патриархальных земледельческих или сельских общинах, известных мне по оценкам историков.
Это представление таково. Производственный и культурный опыт традиционного обычно сельского общества ничтожен. Мир огромен, не ясен, опасен и непредсказуем. Потому, накопленный в традициях опыт сохраняется и передается как закон жизни следующим поколениям, нарушать правила опасно и трагично, ставить под сомнение, осуждать, тем более, менять их преступно. Потому в этом мире господствует традиция и мифология. Потребность предсказуемости и потому страх перед ней так велики, что огромную роль играют прорицатели и предсказатели индивидуальной судьбы. А большинство несчастий среди людей и их нездоровье рассматривается как кара Богов за ошибки поведения, отклонение от норм и даже случайно от традиций.
Нормы поведения и хозяйства становятся законами не только поведения, но превращаются в догматы, имеющие часто и религиозную окраску. Отсюда всякое отклонение от норм есть ошибка человека перед собой лично, грех перед Богами, но часто и преступление перед всем обществом.
Потому отклонение от норм осуждается. И лишь в самой малой и слабой форме поведение оказывается предметом насмешек над нарушителем, когда не рассматривается как общественное зло. Часто насмешки начинаются в семье – так удобно воспитывать традициям детей, которых еще нельзя наказывать. Отсюда и простой характер возможных насмешек. Самое простое в народной шутке – лень, ошибки движения и поведения. Начало шуток над человеком – это моральное наказанием смехом за личный проступок – Мы уже показали на примере заповедей Моисеевых, что в древнем обществе интерпретацией греха при удовлетворении охвачены практически все базовые потребности человека. Шутки – есть наказание общины за ошибки и нарушения правил и традиций.
Итак, соблюдать традиции – это правильно, общий опыт накоплен трагедиями жизни, он ценен и ничего менять нельзя. Предмет первых шуток есть нарушение традиций и … «нарушение воли Богов». Шутка или святотатство? По оценке окружающих в текущем контексте! Шутка – лишь слабая форма «морального воздействия» общины, в назидание, а не в наказание!
Какие шутки позволяло себе общество, например, в Греции или в Риме? Если анализировать мифы Древней Греции, мы почти не обнаружим шуток и комедийных положений. Есть поведение богов. И оно обычно есть назидание для общества – Боги могут отомстить.
А шутки? Первые шутейные действа в Греции происходили от обрядов и шествий Дионисийских праздников веселья, позже они дополнялись гуляниями в масках и в шкурах зверей. В более локальном порядке шутки были оскорблениями толпы (в масках) с песнопениями возле домов тех, кем была недовольна толпа.
Много позже в театре появилась и комедия – много более сложное явление, включающее уже индивидуальное, а не народное творчество. Смеху в театральной комедии подвергались развратники, ученые-лекари, воры – обычных нарушителей принятых традиций. Но в стадии высокого развития появляется и политическая критика общественных направлений и политических решений. Так Аристофан критиковал софистов и, тем самым, Сократа, а это уже идейное направление нарушения традиций. Возникает и скрытая без упоминания имен критика реальных политиков – сатира. В Афинах сатира начинает распространяться не только на политиков, но и на народ, его политически ошибки. И как результат сатира гасится в войнах (в Пелопонесских войнах – война мешает шуткам, как и свободам личности).
Конечно, античный мир был уже выше обычной сельской общины. В нем уже есть элементы рефлексии. Свойство «гумор» означает в философской «анатомии» греков одну из четырех жидкостей в теле – черную желчь. Впрочем, желчность, это скорее «ворчливость» или «замечание по отклонению от нормы поведения», чем шутка, а если и шутка, то злая. В обществе, уже в некоторой степени свободном, каким было греческое, не все было свободным. И проблемы с шутками возникали, что видно из комментариев знаменитых современников. Так Аристотель отразил необходимость баланса шуток (смеяться не только над окружающими, но и над собой). И это отразило фактическую обидчивость сограждан (то есть малое развитие их юмора): «Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят» или «Умеющие перенести шутку и прилично пошутить (…) доставляют одинаковое удовольствие своему ближнему».
Рим. Как говорил позже Марк Туллий Цицерон: «Смех исключительно или почти исключительно вызывается тем, что обозначает или указывает что-нибудь непристойное без непристойности». И это вполне или почти вполне традиционный сельский взгляд на вещи.
Таким образом, шутка в античном мире явление еще новое и пользоваться ею современники призывают аккуратно.
Итак, необычность профессии шутки, праздничность шутки всех над личностью отдельной – это еще приемлемо. Но осуждать в порядке шутки традицию – или искать в традиции противоречие – означает выступать против простоты логики, «заветов отцов», традиций и ценностей. Это просто исключено!
Трагедия Сократа состояла именно в том, что он, по мнению граждан-сельчан, издевался над «всеми гражданами», приводя их простое мышление и ответы к казусам и противоречиям – тем самым он «подрывал» веру в «устои» нормального бытового рассудочного мышления. Тем самым он «мешал» воспитанию молодого поколения в рамках традиций и их мифов. Его логика в реальности требовала решения сложнейших открытых и раскрываемых им в диспутах проблем, к которым не было готово общество и нерешенность которых в этом случае должно было признать общество. А как далее учить молодежь (например, патриотизму), если эти проблемы не ясны? Молодежь переставала слушать старших и почтенных (по этим параметрам по традиции «мудрых») членов общества, над которыми мог публично смеяться Сократ.
Что замечательно, что и публичное самонаказание Сократа (30 мин) было его «шуткой» над судом и наказанием. Относительно (с ценой наказания смертью) малый штраф означал несогласие Сократа с приговором и одновременно нежелание просить о снисхождении – молить о жизни, выкупать себя из смерти. Согласие Сократа платить большой штраф, соразмерный цене жизни, означал бы страх перед смертью и признание собственных ошибок, отказ от своих идей и прошлого поведения, страх перед несправедливыми судьями, ложным обвинением и не понявшим его большинством афинского общества. Ведь до и после этого решения Сократ показывает свое бесстрашие перед смертью не только в этот момент, но и в борьбе за закон в демократических и позже в тиранических Афинах.
Готовность Сократа к неизбежной и выбранной им смерти ставит все общество в положение среды, зависимой от еще не понятой логики собственной и окружающей жизни, логики непонимания, неясности, которую Сократ открыл, но не объяснил. Например, по Сократу бескомпромиссная честность человека мешает его участию на государственной службе. Будь Сократ как честный человек на такой службе, он давно бы был казнен. Сейчас Сократа по традициям его поведения назвали бы правозащитником, не желающим служить ни одной из спонсирующих его «истину» и «честность» социальных или политических систем, чувствительным и честным сенсором любой дисгармонии в социальной системе.
Самоубийство Сократа (самим фактом смерти) стало в истории первым (известным нам) утверждением признания полезности (важнее жизни творца) такой информации, идей, которые (политкорректное, как сейчас принято говорить) общество до конца в своем большинстве или в ведущей своей части не понимает, не осознает и имеет интерес (некоторую шкурную потребность) не признавать.
Юмор, а в реальности логика и парадоксальная, вскрывающая внутренние противоречия логика, свобода и смелость мышления одной личности возвысились над страхом общества перед сложностью жизни, над несовершенством текущих знаний и его (общества) нежеланием признать свое несовершенство. Это прецедент впервые состоялся и отражен в сельском (полисном) обществе Греции и сохранен как этап в развитии мировой культуры. Таким образом, юмор и сатира – явление более высокое, чем шутка сельского общества, построенная на нарушении традиций. Они способны вести и ведут к реконструкции бытия и традиций.
Скоморохи и юродивые были запретным или полузапретным делом – делом не нормальных, а экстремальных форм поведения. Их казнили, гноили как «непотребных» или просто убивали. Профессии клоунов, актеров, певцов, артистов и художников все маргинальны, уважения не достойны, как и профессии и само дело зарождающегося театра. До конца XIX века бытовое представление в России, например, о танцорке, актере, балерине, хористке на уровне и деревни, и даже состоятельных классов было глубоко отрицательным. В Западной Европе это период закончился значительно ранее.
Если смотреть шире, то к «маргинальному слою» вне нормы и традиции сельской общины примыкало и сельское ремесло вообще. Селяне боялись всех, кто отличался от основной массы. Кузнецы, пастухи, знахари, тем более – люди свободных профессий, кроме власти, в сельской общине – все люди второго сорта. Они кажутся опасными. От них ждут «заговоров и болезней»: для лошадей, которых кует кузнец, – от кузнецов, для коров, посланных в стадо, – от пастухов, для здоровых и пролеченных людей – от знахарей.
Чем же отличается страх сельской общины перед маргинальной активностью от страха перед государственной или церковной властью? Только одним! В обычной жизни страх перед «своими маргиналами» проявляется в бытовом подозрении, презрении и даже в повседневной ненависти явно (не страшно!), а страх перед власть имущими – лишь в периоды ее ослабления – в революциях и смутных временах.
Положение в сельской России начинает меняться лишь после реформ 1861 г.
Есть еще среда для народных шуток – это мифы-сказания, сказки и предания. Такой пример дают сказки об Иванушке-дурачке или о Хаджи Насреддине. Они же присутствуют и в сказках Средневековой Европы. Их можно рассказывать в кругу изустно. Над похождениями героев смеются (комедия) или сочувствуют (трагедия). И это тоже традиция и воспитание традиций. Но они более поздние и предполагают наличие наряду с деревней властей, города, богатых и т.п.
Первый индивидуальный юмор при появлении города не тешит себя высотой. Он несет в себе культуру пришельцев из деревни. Стоит напомнить уровень шуток на уровне даже среднего (не высшего) и уже городского слоя в России на начало XX-го века.
Еще в 1950-е годы мне представилось просматривать у последних старьевщиков того времени (во дворе моего дома на улице Пестеля в Петербурге) журнал «Сатирикон» начала того века. В трех-пяти картинках со стишками описывалось, как официант в ресторане открывает бутылку шампанского. Фонтан пены на удивление господина заливает платье сидящей за его столиком дамы: все – публика может смеяться.
Или представьте себе шутки и забавы раненых офицеров в российских госпиталях времен Первой мировой войны (от прапорщиков и корнетов до унтер-офицеров, часто образование от ускоренных курсов до гимназий и офицерских училищ). Каждый день в палате с десятками больных ведется смена бинтов на ранах прооперированных воинов (другого места для перевязок нет). Это делается, чтобы бинты не вросли в засохшие кровью раны – и боль при снятии старых бинтов очень велика. Высшая «доблесть» офицеров в этот момент - не издавать звуков при отдирании бинтов. Каждый, кто издает стоны, подвергается грубому осмеянию и гоготу по всей палате. Читатель может смеяться, если пожелает.
Такой быт и нравы в России уже городской и на начало XX-го века. Кто скажет, что эта культура городская, пусть первый бросит в меня камень.
Вот на этом фоне и следует понимать и оценивать роль юмора личности как совершенно новое продолжение народной шутки.
Шутка имеет функцию коррекции «неправильного поведения». Естественно, такая функция возникает на подсознании. Всякий выход за границы этой функции трагичен и неустойчив в сельском обществе. Пример Сократа – это маргинализация всякого нестандартного и нетрадиционного поведения и гибель его многих носителей – тому примеры при победе общины. Альтернатива – вырождение и гибель общины.
Шутка и юмор – это разные маячки сохранения и, альтернативно, разрушения стен той социальной структуры, которая именуется сельской общиной.
Юмор – это нечто от проявления свободы личности от среды. Индивидуальный юмор – означал бы выделение личности и право личности существовать свободно от традиций и выше традиций, право менять их или критиковать их. Между тем в сельской общине выделение и проявление личности еще незначительно, особость человека отсутствует и осуждается. Быть не как все, говорить, что-то необычное – это опасно. Это означает стать «чудаком» или даже «юродивым» или человеком, «слишком много себе позволяющем».
Что такое юмор? Это явление индивидуальное. Почему? Юмор – это всегда удивление нестандартности ситуаций, нетрадиционность. Толпа одновременно увидеть нечто необычное (и одновременно засмеяться) не способна. Другими словами, юмор – это творчество одного автора (анекдота или ситуации) и ожидание понимания творчества от слушателей. И это очень важно: творчество рефлексии ожидает готовых удивиться и не испугаться, а рассмеяться т удивления слушателей. Слушатель в терминологии бихевиористов сменяет старое «ориентировочно-оборонительное» поведение в духе: «что такое? – не понимаю, да и здесь все сложно и это очень опасно!» на «ориентировочно-исследовательское» поведение: «что такое? – не похоже на что-то знакомое, о, как интересно! сейчас будем разбираться!» Новое поведение предполагает в среднем человека, который не боится завтра стать нищим, заболеть или быть наказанным за свой смех и беззаботное отношение к нарушению нормы или принятого обычного. Юмор означает новое душевное и потребностное состояние и не одного, а многих, всей среды. Это и есть второй вариант развития сельской общины, ее мироощущения – не сохранения ее, а превращение общины и многих общин в общество.
Этот второй вариант развития общины – не сохранение ее, а трансформация ее в общество – требует и внешних условий (появления безопасности, надежности жизни и среды), и внутренних факторов (роста разнообразия и устойчивости производства, роста интересов и потребностей).
Теперь понятно, что наш китаец что-то из того, что услышал из уст друга, мог посчитать совершенно невозможным в Китае, а простую шутку клоуна в духе побиения Полишинеля не решился рассказывать. Фраза: «У нас такого нет!» – может означать самое разное. Конечно, случай этот не правило, а одна ситуация не статистика, он оказывается просто поводом взглянуть на проблему шире.
Но мы должны быть готовы к тому, что юмора в современном европейском смысле в даже в новом Китае может не существовать. Мотивация китайцев к труду огромна, как огромна нищета исходной среды и отсутствие социальной защиты. Не до шуток! Если есть и шутка, то на уровне цирка в массе слушателей! И не до юмора! Не до индивидуализма – нет еще желания быть разными! И первыми возникают желания быть разными, скорее всего, в одежде, а не в мыслях. И это уже происходит «воочию».
И, конечно, считать юмором все то, над чем смеется народ, совершенно неверно!
А как же мощный подъем экономики в Китае? Давайте не будем спешить. От сохи (ручной посадки риса) до современной техники путь много короче, чем до тонких проявлений культуры.
А теперь взглянем на юмор точнее в плане потребностного состояния. В юморе обычного человека всегда есть проявление его свободы. Особенно для России это важно в плане политических тем. Например, вряд ли в СССР от 1936-1938 гг. и до смерти Сталина политический анекдот имел право на существование, если только не касался политики западных стран (кроме фашистской Германии в период августа 1939 – июня 1941 гг.).
Что же означает в части структуры потребностей отсутствие полноценного юмора? Такое отсутствие означает существенную роль страхов за жизнь (ПБ1), за хозяйственную ресурсную, личную или семейную безопасность (ПБ2), опасность власти или могущественных соседей (ПБ3). Кроме того, опасность нарушения традиций, общественного стандартного мнения влечет конформизм, то есть страх перед коллективом или обобщенной «княгиней Марьей Алексеевной». Мы обязаны интерпретировать это как потребность в принадлежности (вне и выше семьи, ПЛП, точнее, ПП). Все сказанное и есть понимание условий, препятствующих юмору и поддерживающих синдром общины.
Если при общине человек не считается с общественным мнением публично (в представлении среды), то именно сельская среда начинает относиться нетерпимо к маргиналу, делая его изгоем.
Например, в России жгли кулаков на отрубах уже до 1917 года, потому состоятельные крестьяне почти все остались жить в деревне, где его дом не сожгут – свой сгорит. Напоминаю, что считаться с мнением остальных – это не чисто российский, а западный феномен крестьянской уходящей территориальной среды. В то же время новые соседские поселенческие общины в маленьких городках США вполне жестко наблюдают за поведением соседей, когда речь идет об «одноэтажной (и двухэтажной) Америке». Но традиции новые, шутки, политкорректность новая. Есть и культурные нюансы: именно для Америки типично отношение к юмору как к шутке – тонкий юмор воспринимается с подозрением. С другой стороны, при простоте шуток никто не полезет в душу и в дом к соседу. Независимость и приватность глубоко уважается. И это отличие от советской еще России, где незазорно спрашивать коллегу в лоб о зарплате или бежать к соседу стучать в дверь в поздний час, чтоб одолжить «баблом или натурой», если надо «добавить» и «сообразить».
В России с 1930-х гг. разрушена сельская община, а новой фермерской еще нет. Когда россиянин селится в коттедже, то его готовность считаться со средой и вообще поддерживать к.-л. общественные проекты пока существенно снижена.
Но средний городской житель многоквартирных домов в обоих культурах существенно изолирован друг от друга. Квартира делает в безличном городе возможным анонимное существование соседей.
В странах Востока мы до сих пор можем ожидать недостаток юмора и творчества. Виной длительный и вплоть до настоящего времени в массе недостаток ресурсов и высокая плотность населения, низкая общая и бытовая надежность жизни. Отношения к датским карикатурам на пророка показательны. Я сам против такого юмора (одной культуры и религии в отношении к другой). Но у Европы в среднем и со своим Богом более доверительные короткие отношения. Кроме того, их датские шутки были предназначены для датского общества, а не для исламских читателей. Заглядывать в чужой монастырь и ругать, будучи в монастыре, обитателей за их нравы, считаю превышением в соответствии с русской поговоркой, своих полномочий.
Итак, мы постарались установить связь между юмором, бытовой жизнью и ощущением свободы человека, удовлетворенностью его низших и ведущих базовых потребностей.
И вот вывод-результат об особенностях шуток и возможностях юмора случайно обратил наше внимание снова к усложнению первой темы, к недостаточной открытости и к отсутствию взаимопомощи иммигрантов из Китая на западных предприятиях в сфере высоких технологий. Это нам кажется еще более важной темой для понимания отличий отстающих культур от современных. И первым в нашем арсенале памяти возник аргумент от Сороса.
В 1990-е годы Джордж Сорос отказался от помощи китайским ученым с помощью Фонда Сороса, который все тоталитарные режимы рассматривают, как попытку установить власть над обществом (вместо понимания того, что Сорос желает уничтожить только их тоталитарную власть).
В своей книге «Сорос о Соросе» он объясняет этот отказ следующим:
«Я признаю, что люди могут пропагандировать определенные идеи или предлагать определенные программы только для того, чтобы получить деньги из фонда… Я также признаю, что фонд может стать слишком мощным, когда гражданское общество не имеет иных источников поддержки. Защитой против этого является поддержка независимости людей, получающих от фонда средства… Ведь если бы мы постоянно не поддерживали независимость тех, кто получает нашу помощь, мы не смогли бы добиться такой репутации. Если бы мы пытались диктовать людям, что им делать, они вообще не стали бы обращаться в фонд…
(СЧ: здесь Сорос ошибается. Масса людей желала бы получить «работу» у Сороса с любыми поставленными им целями. Это признак нищего общества. Сорос же имеет в виду независимых диссидентов – сторонников демократического или, по его выражению, «открытого общества». Но и часть независимых «протестантов» может переродиться в людей «по найму» в режиме «чего изволите»).
Подумайте также и о том, какую пользу я мог бы извлечь из множества своих восточноевропейских вассалов? Я столкнулся с этой проблемой в Китае. Согласно китайской морали тот, кому вы помогли, обязан вам всю свою жизнь. В этом смысле вы «владеете» им, но также и он «владеет» вами. Он ожидает, что вы будете помогать ему вечно, поскольку, если вы этого не делаете, вы теряете свою силу. Поэтому я никогда больше не буду даже пытаться организовать фонд в Китае» [Сорос Дж., Сорос о Соросе, сс. 159-160].
Это нечаянное, но возможно, колоссальное открытие для социологии, по крайней мере, для автора этих строк.
Материальная помощь, ее оказание в чем-либо, в том числе и в науке не ведет к развитию и становлению независимости людей и хозяйства, получивших помощь – так мыслит средний китаец.
В чем новость? Всякая принятая благотворительность, услуга или получение помощи по просьбе в Китае означают подчинение одариваемого дарителю. Другими словами, факт дара, услуги или помощи означает для китайца-получателя вступление в новое состояние клиентской зависимости к патрону-дарителю. Более того, клиент ожидает дальнейших дарений и поддержки, имея в свою очередь, свою обязанность служения и подчинения дарителю. Здесь мы оставляем проблемы Сороса и обращаемся к явлению.
Что же это за китайская специфика и каково её происхождение?
Прежде всего, логично взглянуть на известные (традиционные) китайские особенности.
Первое важное для нашей ситуации. Большую роль играет мышление по прецеденту (или по аналогии). Если нечто уже случалось как ситуация, то это мощный аргумент к его повторению. Например, реформы плохи, но делать нечто новое под соусом возвращения к идеям Конфуция или даже прикрываясь его именем – это не встретит возражений.
Вторая особенность – экономия усилий даже в мелочах. Это, возможно, бытовой рационализм. Он вызван и сложен огромными муками крестьянских трудов четырех тысяч лет прошлых поколений под гнетом государства и внешних угроз. Вот примеры: если сельский человек говорит о весе быка, то в чистом мясе, без веса костей и остального. Если он сообщает расстояние до города, то имеет в виду путь туда и обратно. Если селянин отвечает о составе семьи, то указывает только число сыновей, дочки не в счет (они – не польза, а сплошной разор).
Третья сторона. Это мышление не динамикой или причинами, а состояниями, включая эмоциональные или визуальные (идеографические как символ) описания и представления.
Все три детали полно объясняют феномен китайского ощущения долга от дарения. (состояние долга и состояние патрона, который может испытывать благосклонность): Это прецедент и ожидание многократного его повторения (1). Это экономия усилий как продолжение того поведения, которое привело к дарению в духе – я должен делать все, что делал ранее (или не делал ранее), чтобы дарение повторялось и я не должен менять и придумывать что-то новое (2). И это ощущение «долга» или «служения» как хорошего состояния, которое приносит пользу (3), необходимость продления долга-служения для получения новых даров до тех пор, пока патрон-даритель находится в нужном состоянии готовности и возможности меня одаривать.
Это чисто китайская интерпретация. Но имеет ли она более широкие основания?
Мы видим корни такого явления в закономерностях формирования традиций ряда сельских общин, а традиция этого типа восходит в свою очередь к семейно-родовой реципрокации. Формирование родовых отношений рассмотрено нами в другом материале.
Реципрокация есть текущая практика дарений и кормлений старшими младших и взрослыми своих стариков в семье. Потому первая (социальная) модель одаривания образуется в семье родовой или парной.
В исследованиях культурологии, социологии и антропологии возникает и раздел экономической антропологии по поводу дорыночного предоставления и обмена предметов и услуг как ресурсов. Известны явления дарений между племенами или родами. Всякое дарение, включая богатое застолье как «пир» (потлач), приготовленное угощение (большую роль играет число гостей) в древнем мире, означает повышение статуса дарителя или хозяина пира над гостями или даримыми (и это особый «наивный» способ удовлетворения уважения и коррекции социального ранга в обществе того времени).
В прежние времена господства еще патриархальных и равных отношений весь излишек продуктов, выработанных в сельской общине, просто растрачивался на повышение собственного статуса рода или социальной группы, иногда избранного вождя именно в форме дарений и угощений. Возникавшее воспоминание и зависимость некоторое время сохраняли представление о богатстве и могуществе хозяина.
Но это была не просто растрата. В результате пира или подарка даритель мог просить неоднократной помощи от тех, кого кормил. Связь разрывалась, если одаренный глава семьи или рода устраивал ответный пир и приглашал соседей. Фактически это означало выравнивание статуса и возможность тоже просить о помощи остальных.
Когда социальное неравенство в сообществах догосударственного типа возрастало (разные размеры родов и их ресурсы в кооперативном труде, и при появлении парной семьи), то возможность отдаривания постепенно сокращалась. И тогда зависимость становилась длительной и потому приобретала вид «клиентской».
То есть со временем и незаметно дарение и угощение могло порождать клиентскую связь.
Одариваемые и прикормленные чужие люди могли жить в богатой семье или возле нее, могли выполнять множество разных мелких услуг. Оплата в виде покровительства безопасности и защиты, и конечно «корма». Фактически такие «прихлебатели» (термин очень точный) становились слугами, охраной или преданными воинами, иногда и рабами. В патриархальном обществе такая зависимость уже означала неполноту прав, но эта неполнота имела и носила моральный оттенок патернализма. В русской деревне патрон и барин – «отец родной» или «батюшка», а клиенты «дети малые» или «сироты». Причем она была обоюдной. Как хозяин и общество считали, что одариваемый уже зависит от хозяина, так и клиент вместе с окружающим обществом считали, что даритель теперь обязан кормить и опекать, «заботиться» о клиенте.
Есть и нюансы, специально оговариваемые, чтобы не складывать все многообразие развития общин и клиентских связей в «одну корзину». В более позднее, «героическое» время (начало железа и железного оружия на периферии уже первого земледельческого мира) это «дети боярские» и «дружина» (и есть право уйти к другому князю). «Героическое» время идет от греков (или чуть ранее от хеттов – начальное племенное земледелие (женщины) в совмещении с охотой). Но равенство и свобода лично преданных воинов под князем связана с охотничьими (неземледельческими) корнями варягов и «ватаг» германских племен, идущих на грабеж в «викинг» как на охоту (золото, ценности и т.д.). Это поздний фактор – наличие богатой и уже потому слабой земледельческой периферии – есть чем поживиться. И второй фактор – свобода географического перемещения (обычно суда или отселения части племен или ватаг молодых членов племен, например, начало Рима). Свобода «служения» клиентов идет от возможность уйти от родового и племенного центра, создать новые полисы-колонии или гарды и фактории на торговых путях – малозаселенных берегах рек.
Что мы имеем здесь в части психологии? Принятое дарение или дар – означает удовлетворение чьей-то потребности или как говорят бихевиористы – «подкрепление». Если оно проведено добровольно, то получатель и окружающие логично рассматривают склонность дарителя к одариваемому, и предполагают возможность повторения тех же действий и той же связи. Даже в приложении к Китаю, в нашем представлении, это кажется довольно странным. Но суть в том, что во времена «работы» «азиатского способа» - тотального земледельческого государства - ресурс у крестьянина был жестко ограничен уровнем выживания – излишек подчистую забирался – колхоз лучший пример. Потому акт дарения был и воспринимался потому как событие чрезвычайно милосердное и чем-то важным обоснованное. При этом мгновенно возникала надежда на то, что такое действие может повториться. Здесь и простота мышления, и вера в чудо, и нищета, и неудовлетворенный голод, и немедленное формирование традиции, надежда на повторение.
Еще раз и точнее. Не затратив никаких сил, вы получаете дар, помощь или ресурс, важный для вас. Для животного, ребенка и простого без комплексов и дальних мыслей человека здесь нет вопросов. Давайте вспомним все надежды на исцеления и технологии паломничеств в храмы в надежде исцелений (прецеденты, а потом традиция). Вспомните, нищих детей-попрошаек в Египте прошлого времени или в других странах. Если дать милостыню или монетку только одному несчастному ребенку, на вас набрасывается целая толпа таких же детей. В их кругу может быть и тот, кому вы только что оказали помощь.
Манна небесная, упавшая на голову, может упасть в любой момент снова! И, как поется в песне известного общества такого типа и недавнего времени – «надейся и жди!» Есть и современные клиентские ожидания окружающих нас народов. Это, например, пока массовое представление, что за городское жилье даже приватизированное (ремонт, эксплуатацию) отвечает не житель и владелец, а государство, если это государство такое жилье тебе, твоим дедам или родителям (из деревни) когда-то его предоставило (что само по себе дар почти уникальный в истории человечества).
Или иначе. Случилось неожиданное и не предсказанное – и оно становится основанием для предсказания или ожидания его повтора. Дарение без объяснения и логики является фактором подкрепления. Подкрепления чего? А того, что в любой последующий момент возможно и новое такое же дарение, то есть новое дарение без объяснения и логики. Это как дождь. Если он прошел один раз, то может случиться и второй. Но особенность дарения в том, что любой нормальный человек, имевший семью и ее реципрокацию, встречает первое дарение чужого человека, предприятия или даже государства не вполне уникальным явлением. Если меня кормила мать и одаривали родители, а сейчас я взрослый, и меня прокормил чужой человек, то весь мир становится источником дарения, ожидания дарения. Здесь уже логика закона математической индукции. О ней не знают животные, дети и простые люди, но она уже используется психикой интуитивно.
Вот именно последнее имеет историческое массовое и социальное подтверждение. Место действия – история Рима. Декурионы – люди курии, земельного ценза (минимально 25 югеров – 7,5 га). Это крупные по тем временам землевладельцы, по нашим представлениям просто помещики, которые сами не работают, а живут в городе. Это второй по политической значимости и численности сверху класс после армии (включавшей нобилитет из всадников и высших чиновников). И это земледельцы, которые возглавляют представительную власть всех земледельцев в городах - магистратуры. В Восточной империи их насчитывают до четверти миллиона (в 900 городах по триста в городе). В Западной империи городов больше, а города меньше и численность магистратов до 100 человек. Их статус переходит по наследству – вне государственного аппарата, вне сословия всадников и сенаторов.
Особенность от времен республики положения декурионов была в том, что в прошлом все их общественные обязанности (управления городов вплоть до сбора налогов) выполнялись бесплатно за счет самих декурионов. Это было почетно, когда денег не считали, а империя имела много военных доходов помимо собственно доходов с граждан. Когда войны перестали приносить доходы, а армия (на границах) стала большой, налоговое бремя выросло и ответственность за сдачу налогов оказалась возложенной на декурионов – это, как и ранее, оказалось их «общественной нагрузкой». Ранее, в 1-в столетии н.э., декурионы соревновались в том, кто больше подарит городу средств на благоустройство и зрелища. Теперь они пытались уйти из магистратов и получить иммунитет (освобождение), но были принуждены назначаться законами империи.
Здесь, как и в случае дарений одному человеку, не один человек, а все общество и государство в целом постепенно переходит от понимания добровольности услуг и дарений одного своего сословия к представлению об обязанностях этого сословия. Дарение многих стало восприниматься всем обществом обязанностью!
И это довольно уникальная ситуация в области хозяйства – подлинная власть в империи – военные (вместе с непутевыми столицами, их столичными едоками и бездельниками возле зрелищ) – заставили «твердых хозяйственников» раскошеливаться и оплачивать все свои военные нужды по сложившейся в империи традиции, то есть платить за нищее население налоги на поддержание городской жизни пропитание армии и столиц (до пяти городов – Рим, Александрия Египетская, Константинополь, Карфаген, Антиохия, Трир)
Декурионы стали плошать, часть из них стремилась уйти от обязанностей и даже перейти в сословие всадников, уйти на военную или государственную службу, податься в духовное сословие. Эти каналы государство быстро перекрывало, а обязательная передача обязанности и статуса по наследству предопределило массовое разорение самых богатых жителей города (землевладельцев) и тем самым сужение налоговой базы всего государства. К слову сказать, и купцы, и ремесленники в сравнении с декурионами были в очень тяжелом положении, пробиться в декурионы, даже когда они пытались, не могли. Бегство землевладельцев из города в провинцию привело к V веку к тому, что города стали пустеть. Они перестали выполнять свою организующую роль в обществе. Центр хозяйственной власти сместился к натуральным производству и запасам, к бегству сельского населения и арендаторов под крыло фактических новых и первых феодалов, имеющих налоговые иммунитеты. Цепочка продуктовых недостач и коррупции в плановом снабжении достигла основной армии - легионов на границах и кормления «союзников». С этого момента Западная империя, став проходным двором для переселяющихся народов (вандалы и франки), перестала существовать (в отношении ресурсов и потому возможностей обороны в целом). То было место и время, которое не знало других альтернатив развития.
Есть и еще один пример. Зная, что всякая инициатива способна переходить в представление окружающих об обязанности, некоторые доброхоты в империи (например, сенаторы), затрачивая на общественные нужды некие суммы (ради престижа), публично вынуждены были заявлять, что «данное жертвование они делают один-единственный раз и не собираются его повторять в будущем».
Еще одно подтверждение дает нам мир античности в целом. Когда мы обращаемся к Риму и к античному миру, миру свободы и … рабства, мы сталкиваемся с общепринятыми отношениями «покровитель-клиент». Дарение, услуга или уступка, просимая со стороны неимущего, образует один и тот же результат – отношение «покровитель-клиент». И самое существенное: отношение возникает и … не заканчивается. Оно продолжается в головах и покровителя, которому нужна свиты, нужен шлейф прихлебал, камарилья льстецов, друзей, даже просто помощников и слуг, и тому, кто ищет места в таком шлейфе.
Образование отношений такого рода прямо пересекается или наследует от более древних отношений самопродажи в рабство. Если ты одалживаешь и знаешь, что не отдашь долг, это означает еще более страшное. Но это более ранний период форм социальной зависимости того места и соседних мест Средиземноморья, восходящих к Месопотамии и Вавилону с их кабальным рабством – первым еще не военным, а имущественным рабством «своих должников». Реформы Солона ограничили в Афинах возможность такого явления в Аттике и позже стали образцом для развития новых форм рабства. Кабальное рабство, наоборот, обратилось в мягкую форму клиентелы, о котором здесь и говорится.
Позже в европейском замке сеньора новые одаренные, ударение на «а» (теперь землей и людьми) рыцари или юноши ежедневно кормятся, столуются у сеньора. Они принесли ему присягу. Они – лично преданные люди, которые не только будут сражаться за сеньора, но и выкупать его вместе трудами своих крестьян из плена в случае захвата господина другим. Они могут и уйти, но должны отдать землю и людей на ней сеньору. Но это они имеют право сделать не в любой момент, и, главное, не на месте своей главной работы, не на поле боя. Иначе их профессиональная часть будет неисправимо утрачена коварством (изменой), которая дословно в английском coward означает просто «трусость».
Дар и обязанность, с ним связанная, здесь, в этом уже принципиально новом мире, открывающем путь к развитию экономики, см. материал, превратились почти в заработную плату (землей с работниками) и в службу по должности за оплату. Такова динамика этого феномена – дарения и благодарности за нее в истории господства земледелия в хозяйстве.
Итак, в ряде патриархальных земледельческих общин и обществ, им наследующих, сохранивших их атавизмы, существует ситуация, в которой услуги или дары ведут к определенным известным для носителей соответствующей культуры результатам. Для получателя услуги или дара (клиента) – это означает подчинение. А для дарителя или спонсора – это означает начало забот о новых слугах или клиентах. Поминая сомнения Сороса по поводу Китая, даритель должен знать, что его дарение, услуга, помощь образует статус последующей заботы об одаренных, живущих в ожидание новых даров, обязанности заботы и патронажа внезапно появившихся подчиненных. И это должен к нашему удивлению понимать в столкновении с такой культурой и тот, кто просит помощи как дара!
И только после сказанного в этом абзаце мы можем вернуться к обсуждению того, как может относиться китайский сотрудник к вопросу русского сотрудника (не начальника, а коллеги). А ведь вопрос для такого китайского сотрудника может им пониматься как просьба об услуге!
Если читателя пронзит подозрение о сопоставлении сказанного выше (вопрос о создании покровительственно-клиентских отношений) и ситуации простого ответа на технический вопрос, мы не удивимся тому, что это предположение будет оценено как совершенно дикий намек.
Наша задача здесь присоединить к вышеупомянутым простым провинциально-шкурным и карьерным соображениям (первый абзац раздела «Китайцы не делятся…») новые (точнее очень старые) соображения, которые могут иметь место у провинциала с другой культурой. Такие соображения (отказа делиться услугой, знанием, опытом) возникают у людей, которые не желают, не хотят (могут не желать) иметь новый груз обязанностей – быть покровителем, иметь заботы о другом человеке, даже если это может тешить самолюбие.
Скажет ли читатель, что это уже сплошная чушь? Возможно!
Но жизнь оказывается такой странной штукой! Она подсовывает нам примеры и обстоятельства, которые мы прекрасно знаем в общем плане. При этом мы не подозреваем, что хорошо известное является тем же самым! Его совсем нельзя признать нормальным в личном плане и на личном уровне. А оно подсознательно проявляет себя в огромных масштабах совсем в другой стране и даже не в одной, и даже в самых современных и передовых.
Эти масштабы и сами явления российский и советского времени читатель вполне признает и хорошо с ними знаком. Мы обратимся к стране, которую мы представляем себе как «капиталистическую». Эта страна – Япония!
Особенность японского патернализма в больших фирмах хорошо известна с 1970-х годов и давно обсуждена. Для российского читателя – это всего лишь некая уникальная или «национальная» особенность – фирмы нанимают молодого человека с приличным образованием и потом ведут (пасут, используют, эксплуатируют) его в своей организации всю жизнь, меняя его квалификацию, часто профессию, уровень зарплаты – снизу вверх и потом сверху к пенсии вниз. Но фирма не увольняет (так было во второй половине XX века) своего работника, считая его своим «клиентом» – лично преданным фирме человеком. А работник так же уверен, что фирма его не уволит. И он отдает ей все свои силы, он даже каждое утро поет ей гимн под флагом фирмы, он даже не спешит уйти в отпуск более чем на несколько дней, он и не подумает поменять фирму. Это его второй дом. Имя системе – патернализм. Он имеет свое название - «закрытый рынок». В этом состоянии находится большая часть наемных работников Японии. И это проблема потому, что в случае изменения технологий фирмы обязаны что-то делать с работниками. И новые процессы, связанные с частными агентствами по трудоустройству в Японии, фиксирующие безработных чернорабочих, позже и сейчас – квалифицированных служащих, уже ненужных большим фирмам, частных агентств по лизингу и сдаче в аренду (год-два) квалифицированных работников средним и малым фирмам и организациям, получили развитие только на грани XXI века (1999-2004). Если присмотреться к истории ранних городов Средневековой Европы, мы найдем те же отношения только в микромире цеховых мастеров и их подмастерьев. Европа прошла свою зависимость внутри ремесленного хозяйства ранее и в масштабах малых форм.
Есть и другие примеры атавизмов в современном мире. Вот еще пример, и к счастью уже ушедший, о возврате которого мечтает до половины моих сограждан, включая и не нюхавшей социализма молодежи, которая вешает свои уши перед столичными пенсионерами… Возможно, так франки слушали в монастырях Галлии истории о счастливой жизни Первого Рима, что и послужило к 962 году возникновению «Священной Римской империи»!
Тоталитаризм – это не Япония! Это ближе к Египту Древних царств! В критической и неофициальной марксистской социологии и у Маркса (некоторое начальное время и до Маркса в исторической науке), это именуется «азиатским способом производства». Причем большевиков предупреждали! И не только Г. В. Плеханов в 1906 г. (Стокгольмский объединительный съезд РСДРП), но и раньше. Например, Герберт Спенсер в начале того века о социализме сказал все – от возможного, почти обязательного (слишком красиво!) начала до его будущего неприглядного конца – с трудовыми повинностями и с карточками. Советская система – это система «трудовых коллективов», в которой «делят» выделенные для предприятия дефициты: квартиры и комнаты, джинсы, сапожки, наборы мебели и автомобили, путевки в санатории и на отдых в Болгарию и т.п. «в профсоюзной очереди». И к концу «прекрасной эпохи» наибольшее значение стали играть т. н. «продовольственные заказы» (или «наборы»), которые включали по всей России (крупные города) до 1 кг мяса и 400 г. сливочного масла на члена семьи работника – иногда просто на работника в месяц. Кроме того, сам «коллектив» мог при желании вмешаться и в личную жизнь, например, при жалобе жены на мужа, или по поводу алкогольной зависимости, у коллектива есть свой суд, именуемый «товарищеский», и такой суд может взять «на поруки». Об этом хорошо в песне Александра Галича: «А из зала кричат – давай подробности!» Через администрацию, партком и местком (профсоюз) или через комсомольскую организацию коллектив может влиять и на поведение, если не на мышление работника. Например, руководство может обязать работника ехать на картошку в порядке «шефской помощи» или идти на демонстрацию 1 Мая, или делать раз – два в год доклад в лаборатории, цехе или в (обязательной для инженеров) группе политического самообразования на тему, которую задаст партийный или профсоюзный лидер.
Что общего здесь с исходной системой дара и зависимости? Человек (работник) находится под управлением, контролем и в использовании. С другой стороны, его положение гарантировано, и о нем проявляется забота (минимальная), но в таком масштабе, что человек уверен в минимально гарантированном уровне обеспечения жизни. Именно это и вспоминают старики, забывая, что система при минимуме жила за счет продажи сырья, а не за счет их доблестного труда, который весь почти ушел в производство вооружений.
Ну, оставим пушки, съевшие их масло. К оценке!
Это и есть патрон-клиентская связь. Просто покровителем является не семья и даритель, не сеньор, не частная организация, а государство, воспитывающее своих граждан. Начинало государство воспитание с помощью обещаний мира и земли народу бесплатно (Декрет о мире и земле), продолжила гражданской войной и патронами, лагерями для своих и ракетами для всех остальных, а кончила раздачами карточек на продовольствие, которого должно было хватить до марта 1992 года.
Клиентом в этом зависимости является не один человек, не группа воинов, не десятки тысяч работников фирмы, а все подчиненное население страны. А патрон один – это совокупный чиновник – всевластный монополист. А любая монополия, как известно, ведет к росту безопасности вседержителя и к демотивации труда всех зависимых от патрона. Политическая и хозяйственная монополия российского государства над своим народом за сто лет своего существования напрочь отбила желание у российских народов, и русского, прежде всего, заниматься товарным земледелием. И это самый наглядный урок, преподанный моему народу по поводу пользы таких «дарителей».
А теперь мы представим некоторые перспективы развития подобных обществ. Дело в том, История уже дала ответ на феномен массовых зависимостей, таких как военно-политические монополии, например, Япония или Россия и даже много ранее их самих. Ведь Россия всего лишь Третий Рим, а до того погибли Первый и Второй. Погибли и Поднебесная империя, и Империя восходящего Солнца, резко уменьшив масштабы зависимости населения от собственных институтов дарения и опеки. Переход от господства военной (силовой) компоненты к производственной, индустриальной с ведущей рыночной основой, построенной на общественном разделении труда в мировом хозяйстве уже как явление состоялся. Однако, устранение самых примитивных форм зависимости, с участием и применением угрозы насилия, не оказывается посленими формами зависимости. В современном обществе обнаруживаются все новые и более тонкие и даже глобальные явления того же плана.
И действительно, рост материального благосостояния общества в новом рыночном хозяйстве повсеместно повлек за собой некоторый возврат или откат от принципа личной ответственности больших масс населения на совершенно новом и массовом и, главное, на не осознаваемом уровне. Этот уровень, который мы уверены, никто еще не рассматривал как вид дарения, является обещаниями политика в предвыборной кампании и реакция населения в голосованиях на выборах.
Итак, мы идем от семейного дара любви и внимания, включая полное бытовое обслуживание, через личный дар и персональную зависимость взрослых и самостоятельных лиц. Далее мы следуем через групповую пожизненную заботу внутри ремесленного индивидуального хозяйства или большой индустриальной корпорации или даже заботу тоталитарного государства о населении – массовую преданность народа властям. Еще выше и позже мы можем видеть более слабые, но все же очень существенные и ощутимые психологические отношения политических, а точнее экономических (всегда в основе) обещаний политиков. Такие обещания выступают как дарение и подтверждаются публичным, но анонимным согласием на такой (обещаемый или потенциальный) дар голосованием большинства населения целой страны.
Немного отстранимся и выявим самое общее во всех системах этого типа. Существует или обнаружен ценный и конкурентный ресурс, и он, как правило, принадлежит некоторым членам общества. Некто, владеющий ресурсам (в режиме пользования и права распоряжения) дарит или обещает подарить его остальным или некоторым избранным. И последние «служат» дарителю или декламатору в режиме преданности всю жизнь или во время «доверия» (рейтинг политиков).
Где же проходит демаркационная линия пользы или альтернативного вреда для общества в этой многогранной теме зависимости и использования ресурса?
Ответ дал нам публично философ (как экономиста мы здесь его не рассматриваем) Джордж Сорос. Ответ таков.
Позитивный ответ – если ресурс служит в недалеком будущем становлению самостоятельности получателя, его умениям встать на ноги, стать самостоятельным и самому производить (полезные) ресурсы для общества на личной или возмездно-рыночной основе и в режиме разделения труда, то такая зависимость полезна и должна стимулироваться и приветствоваться;
Негативный ответ – если ресурс служит фиксации зависимости получателя, снижению его защитных свойств и самостоятельности, ожиданию ресурсов существования вместо наращивания усилий по самообеспечению в режиме разделения труда и принесения пользы обществу, то такая зависимость вредна и дарителю, и одариваемому.
Однако, Сорос отвечал на чисто рыночный уровень социальных и трудовых отношений. Мы вынуждены рассматривать тему шире. Наши ответы получаются сложнее, но почти полными (универсальными), охватывая все оттенки и ситуации. И мы расширяем вывод Сороса на уровень потребностей.
Расширение к позитивному ответу: самостоятельность включает способность производить информацию (что будет все более важно в текущем автоматизируемом производственном мире), а зависимость полезна и должна приветствоваться по критерию становления самостоятельности и роста производственной активности людей (в идеале – на уровне творчества – высших позитивных метапотребностей).
Расширение к негативному ответу: возникающая зависимость как обеспечение жизненной (ресурсной) безопасности вредна среднему человеку в его развитии. Именно тему вредности далее мы и должны рассматривать подробно. Ресурсная безопасность – и это в основном потребность безопасности 2 – обеспечивается через механизмы распределения ресурсов. Такие механизмы известны и они отражают развитие общества. В соответствии с филогенезом общества и онтогенезом человека распределение ресурсов имеет как минимум четыре исторически следующих друг за другом уровня. И мы переходим к их перечислению.
Распределение ресурсов возможно на:
– дорыночной основе (семья и род, воспитание подроста и милосердие к больным и немощным);
– основе натурального производства и обмена, например. натуральны налоги и сборы (выше семьи, но с включением патриархальных отношений на уровнях не соответствующих этому, что и образует массовую подстановку покровителя и клиента);
– рыночной основе;
– пострыночной основе – основе производства информации и науки (творчество в области глобальных мировых процессов, технологий, в высокой и фундаментальной науке и в науках, которые еще не поддерживаются обществом в силу непонимания актуальности).
Здесь как минимум четыре уровня понимания пользы и вреда зависимости и распределения ресурсов
Обеспечить ребенка ресурсами и предоставить его самому себе без обучения труду, понимания его необходимости и понимания ценности ресурсов – означает вырастить грубое животное, годное или даже прямо вышедшее на высшие вредные метапотребности.
Выращивать так человека опаснее, чем медвежонка или тигренка, когда владелец не имеет образования в дрессировке животных. Выросшего зверя можно вовремя (до его нападения на человека) посадить в клетку (и нужно кормить). Человека без норм и морали поведения и без понимания роли собственного труда нельзя сажать в тюрьму, не дождавшись пока он не нарушит несколько раз то, чему его не учили и не научили. Общество должно прийти к выводу, что цена нормального, культурного и выученного полезной профессии человека важнее безалаберности родителей, которые не желают или не могут воспитывать ребенка или развращают его каким-либо асоциальным способом. Отсюда возникает не только запрет на дурное воспитание или отсутствие его вообще, но и такие меры как запрет именовать нормальное «хозяйственное сожительство» моногамных пар «браком» и тем более постоянно воспитывать в такой обстановке или тем более усыновлять, удочерять детей в семью.
Распределение необходимо в отсутствие кормильца и воспитателя у детей, в случае болезни, нетрудоспособности – требует предоставления необходимых ресурсов – это то, что именуется снабжением в режиме «чрезвычайного положения» «военного положения» или «экологической катастрофы».
Оно становится вредным при длительной фиксации и в массовом масштабе, большие массы людей теряют трудовые навыки и переходят к вредным метапотребностям или к символическим формам активности (фанатизм в идеологиях, усиление религиозных и ритуальных форм поведения).
Государственная или частная помощь полезна при поиске новой работы, при готовности учиться (при выявленной способности) и менять профессию и выполнении подсобной работы временно и в малом объеме в пользу общества при отсутствии текущей – требует предоставления минимальных ресурсов, мотивирующих и поиск работы и переобучение, нежелание оставаться в текущем состоянии.
Ситуация вредна при продолжении безделья и при сохранении льгот, с позиции мотивации льготы со временем должны по закону сокращаться; возможно, требуется по суду изъятие рожденных детей, если их обучение и развитие не могут быть обеспечены «непутевыми» родителями. Исключение – профессиональное образование родителей и их организация больших семей, включая и приемных детей для постоянного трудового воспитания детей в большой семье. Таким образом, для общества важнее вырастить образованных и культурных людей в следующем поколении, чем потакать эгоистическим родительским инстинктам не работать и требовать кормления детей через нетрудовое поведение родителей за счет государства во вред всему обществу.
Все системы этого уровня, перечисленные ниже, обладают главным недостатком. Они монопольны в подражание семейной системе воспитания. Но они монопольны не для того, чтобы вырастить население в хозяйствующие субъекты, какова цель семьи (и ограничения естественные и по возрасту). Они монопольны навсегда, что эквивалентно построению вечного двигателя. Все они включают дорыночные элементы хозяйства. Преимущественно насилие или угрозу насилия. Ну а Гитлер с его обещанием жизненного пространства всему народу за счет ресурсов народов соседних – это разве не дарение будущих радостей, и не пошел за ним в массе народ, не стал лично преданным своему фюреру народом? Уж куда выше! Монополия абсолютная и откровенная, такая, что испугала все народы и элиты, даже тех, кто отправлял его только в «поход на Восток».
В целом и во времени гибель таких систем означает, что монополии постепенно демотивируют труд всех (высших и низших) участников собственной системы. Все они являются или частично включают элементы монополий, которые рано или поздно ведут к деградации их текущих структурных форм, см. материал. Список таких систем велик: Тоталитарные системы, Империи дофеодального типа (земледельческие). Феодализм. Цеховой социализм в самоуправляемых городах. Докапиталистическая система в Европе. Колониальные системы с включением развитых стран. Государства переходного периода, обладающие дефектами конкуренции в хозяйстве.
Социализм в его марксистской интерпретации (в другой интерпретации мы вообще не видим оснований именовать что-либо социализмом, о государстве социальной защищенностью, см ниже) является продолжением сельской темы реципрокации и цехового социализма малых городов, некорректно наложенной (Марксом и Энгельсом, Лениным) на индустриальное рыночное хозяйство. Социализм оказывается натуральным плановым хозяйством в фиктивной рыночной оболочке (назначенных цен). И для критики системы вполне достаточно замечаний Герберта Спенсера, Людвига фон Мизеса и Фридриха Гайека, теоремы Мишио Моришимы (основной теоремы Маркса). Мы в этот список добавляем теорему необходимости эксплуатации, как завершение темы – осиновый кол для этой страшной по объемам социального кровопускания мечты.
Рассмотренный выше нами пример – справедливая и гармоничная рыночная корпорация в Японии, ведущая пожизненный найм и переобучение каждого работника, предполагает пожизненное сохранение состава участников как главный принцип. По сути все в таком принципе может быть рыночным. Нерыночным остается одно монопольное условие: клиент как работник прикрыт от внешних напряжений – он опекается и не вполне отвечает сам за себя. И это тоже монополия – она означает, что о массе клиентов кто-то должен заботиться сверху и, вероятно, больше, чем сам клиент, сам работник. А любой монопольный фрагмент в системе губит любую прекрасную систему, как бы она хорошо не была в остальном скроена. О роли монополии и ее влиянии на психологию работников, см. в разделе.
Это нормальное состояние мотивированного труда. Оно означает распределение по труду и означает отсутствие проблем в мотивации к труду. Основания таких работ носят договорный характер. Внимание! Дарение выступает как взятие на работу и требует по договору преданности работника своим обязанностям и предприятию. Одновременно работник, работая с учетом интересов предприятия, должен отслеживать рост своей квалификации или смену профессии самостоятельно и учитывать конкуренцию в своей профессии (продажу своего труда как собственного полезного обществу ресурса) не менее, чем это делает капиталист при продаже товара. Распределение по труду ограничивается теоремой эксплуатации и в рамках профсоюзной деятельности, естественно, с учетом всемирной конкуренции труда по профессии, учетом наличия периферии труда и аналогичного производства в мире, перспективами развития автоматизации. Распределение ресурса становится вредным, когда оно теряет связь с результатами труда на благо организации в целом и производства продукции и услуг на пользу общества в целом, а зависит преимущественно от личных потребностей работника и от его личных отношений (зависимости) с руководством, последнее означает начальный этап коррупции (разрушения хозяйственной или государственной структуры, см. материал).
Оно предполагает свободный выбор профессии и места труда человеком и полную собственную ответственность за свой выбор и самообеспечение ресурсом, а так же такое наличное количество ресурсов, которое субъективно достаточно для творческой работы у работника. Обычно такой труд самомотивирован (опиоидно на эндогенной основе). Потому баланс интереса к труду и учет его пользы для текущего общества и собственного ресурсного обеспечения труда представляет для такого работника проблему, решение которой зависит исключительно от самого работника. В мотивации при найме включает все требования к труду по найму.
И по совокупности результатов нашего анализа, структурного и исторического, распределение ресурсов в режиме постоянно сохраняемой зависимости работников является препятствием для динамического (и потому будущего необходимого) изменения социальных и производственных структур. Такое распределение сказывается замораживанием технических решений в связи с заботой о «спокойствии» членов трудового коллектива. Все это в разных ситуациях приводит к коллапсу и неэффективности хозяйственной деятельности в мировом хозяйственном разделении труда. Самые последние результаты – длительный кризис и стагнация японского хозяйства с конца XX века и стагнация и гибель СССР в 1960-1980 (об «успехах» в 1930-х годах следует говорить в еще более критических тонах) – все это дает единый вывод.
О появлении государств социального благоденствия или социальной защищенности при господстве рыночного хозяйства мы бы сказали достаточно критически. Дело в том, что они появляются в идеологической борьбе и в виде структурных уступок политиков населению под давлением распространения социалистической пропаганды СССР, угрозы распространения идей, которые хорошо звучат, но которые публикой на Западе вовсе не освоены и не проверены. «Соревнование двух систем» позже переходит в норму «соревнований политиков в области объема социальных услуг» обществу в простой предвыборной гонке. Фактически политическая система Запада начинает вместе с чисто рыночной и рекламной идеей потребительства и идей «жизни в кредит» борьбу за избирателя на принципах предвыборного дара (обещаний) политика в целях вызвать его признательность и зависимость, поднять свой рейтинг.
А далее возникает социальная трагедия. Политик, выполняющий заведомо затратные обещания, создает дефицитный бюджет, формируя у общества те же самые потребительские привычки превышения расходов над доходами, которые уже стали популярны в лозунге индивидуального поведения – живи в кредит.
Если в области индивидуальной деятельности, ситуация оказывается частным делом рискующего своим имуществом (например, ипотека) человека, то чрезмерные социальные гарантии государства оказываются повешенными на все общество в целом и не могут быть сняты с него как личная ответственность, как плата за риск. Компенсация дефицита бюджета образует оформление долгов государства через ценные процентные бумаги на рынке ценных бумаг. Эти бумаги как надежные сначала покупают банки (иногда банки покупают облигации под давлением самих политиков). Так долги всего общества ложатся риском на производственную сферу и сферу услуг самого общества (критика банковской системы – отдельная и большая тема, не меньшая, чем эта). Если же ценные бумаги продаются иностранным банкам и даже резервным системам других государств, то такое общество ставит в зависимость от себя (и своих долгов) экономику (и пенсионное обеспечение) многих других стран.
Итак, уже не отдельные люди, а многие современные общества (принимая иногда реальные а иногда и фальшивые дары-обещания от своих политиков) попадают в зависимость и от политиков, и впоследствии от уже построенных несостоятельных социальных систем, то есть систем, не обеспеченными полноценными ресурсами, выработанными в данном обществе.
Конечно, ситуации совсем не так просты. Есть вырабатываемые обществом ресурсы в рамках ВВП и текущих налогов. Есть и кризисы, которые могут сбросить производство, и по которым должны быть свернуты излишние расходы. И это должно происходить автоматически. И это означает, что в среднем общество может позволить себе расходы не максимально возможные, а умеренные с учетом колебаний спроса на продукцию и услуги (на объем продаж и цены).
Есть и другие проблемы. Например, обнаружение, разработки и продажа сырья на внешнем рынке. Объем продаж и цены так же могут меняться – ориентировать общество на максимально возможные совокупные затраты – самоубийство не только для политика, но и для общества. Об этой теме писал в своей последней книге Егор Гайдар, отмечая гибель СССР (и это только самый внешний и наружный фактор этой гибели).
Есть и третья сторона – направление политиками социальных расходов. Например, если затратить средства на бесплатное высшее образование молодых людей в объеме, много превышающем спрос на некоторые профессии, то, как следствие, впереди будут новые проблемы оплаты безработных молодых людей с ненужной профессией и последующем переобучением. А масса образованных людей, ждущих той работы, которой нет и в принципе в нужном количестве не будет, совмещается с наличием пустых рабочих мест. Они уже существуют и на которые с удовольствием придут иммигранты (услуги, транспорт, строительство, промышленность и т.п.). Далее возникает новая цепочка проблем межкультурных, потом политических и т.п.
Но суть государственной политики уже ясна – социальные дары политиков (как Троянские кони) и социальная защищенность граждан, их намерения жить защищенно и надежно (здорово, с хорошим образованием, транспортом, пенсией и т.п.), как безопасность по ресурсу (потребность безопасности 2), имеет свои опасные стороны. Они – эта связь может вести к обратному разрушению собственной безопасности, опасности кризиса собственного хозяйства (промышленности, банков).
Как решать эти проблемы в обществе? – Можно быть уверенным, что не лоббистски, как это принято во многих парламентах, а системно, прослеживая все логические цепочки по каждой общественной услуге и ее влиянию на интегрированное развитие народного хозяйства в целом. Ну и конечно следует обсуждать публично каждую цепочку государственных услуг и модельные пропорции между ними.
Тем самым мы хотим показать, что бюджетные проблемы и грехи Южной Европы по сути те же, что и упомянутые выше уже в значительной мере разрешаемые проблемы Японии и России (к сожалению, у России есть свои отдельные и застарелые проблемы). Форма южно-европейских и американских долгов и проблем иная, а суть та же, но в глобальном и даже в мировом масштабе.
Причины? Прежде всего, развитие социального государства – это «мода», это ново. И общество, в частности, элита, еще не пережили удивление от своей (мягко сказано) недальновидности. Недальновидность отражается и в непонимании (политиками, и в неверном понимании средств и решений) проблем сосуществования культур и иммиграции цивилизаций внутри Европы и США. Этой теме мы посвятим отдельную работу. В дополнение современное непонимание населением своего положения выдает только ту запущенность в образовании и в воспитании общества, которое резко «просело» в необходимых свойствах ответственности за свою жизнь и за общество в целом, необходимости в самоорганизации и умении обсуждать общественные проблемы. В прошлом роль мобилизации играл низкий уровень жизни и связанная с таким уровнем мобилизующая активность религия. Теперь уровень жизни и защищенность иная, а культура и общее образование в ее основе должны стать рациональной и достаточной базой для позитивной мотивации, но это большая теоретическая и социальная работа.
Такая запущенность, не думаю, намеренна. Она результат телевизионного (и рекламно-ценностного) «воспитания», нового фактора вовлеченности всей семьи старших в производство и недостатка времени на детей, излишка ресурсов и потребления вместо трудового воспитания детей и, возможно, ряд других факторов. Из них может быть самый ведущий – рост благосостояния и наличия ресурсов, что ведет не к позитивным высшим метапотребностям, а к низшим и вульгарным (потребление, секс, риск и т.п.). И это проблема, и она надолго, она рискует со временем понизить уровень жизни Европы и США. И уже сейчас она должна осложнять их жизнь. Ну что ж! Кто первым в мире стал богат en masse, тот и испытает на себе ношу ответственности богатства и предоставленной ею свободы. Уверен, что ноша окажется по плечам, даже если ее частично сбросят в хозяйственных и нравственных кризисах. Человек всегда приобретал культурный опыт и делал шаги вперед в основном через утраты.
Коренящаяся в сельской патриархальной и даже родовой (потом в государственной или производственной) культуре идея гармоничной прижизненной (без внутренних конфликтов и напряжений) производственной деятельности покровителей и руководителей и руководимых и опекаемых патриархальных клиентов-работников (некий государственный или корпоративный (рыночный) социализм) демотивирует работника (ов) и влечет, в конечном счете, стагнацию. И вот отсюда, возвращаясь снова к Китаю, теперь к большому континентальному Китаю, можно сделать относительно надежный вывод. Экономика Китая как организованная на путях примерно той же конструкции клиентского управления населением, впереди пройдет такой же общий кризис хозяйства и культуры, как в Японии, СССР-России.
Благо Китая (для Китая) – некоторое сокращение численности населения, и кризис приведет к более эффективному распределению рабочей силы, сокращению сельского населения, росту общей культуры и производительности, когда современная первая и относительно новая структура китайского хозяйства существенно устареет.
Еще раз отметим то общее в обсуждаемой здесь теме, что объединяет все направления: патриархальное понимание социальной заботы о человеке и населении в соответствии с патриархальными взглядами плохо образованного населения о своем месте в жизни роли в хозяйстве. Кризис Запада и его причины - это не новое в обществе – это старое в современной оболочке. Забота о населении – это хорошо, но жить по средствам, а не в долг у кого-либо, по образу народа-клиента у покровительствующих политиков всегда полезней. И не только полезней, но есть единственный верный и приемлемый способ. А культура, прежде всего политическая и ресурсная (жить по средствам) и образование современного общества должно быть адекватно новым и очень большим (пока что еще большим, если не будут утрачены по общественному недоразумению) общественным возможностям.
Грехи США (проблема доллара) и мировой банковской системы на Западе – другая отдельная тема, далеко выходящая за формат этого обсуждения.
С. А. Четвертаков,
июль 2012
