Оглавление раздела 6.7.4.
6.7.4.
ВОЕННОЕ ДОВОЛЬСТВИЕ – ПОМЕСТЬЕ и АЛЛОД КАК СЛЕДСТВИЕ РАЗОРЕНИЯ
Разрушение
старого централизованного снабжения
Падение
культурного уровня в обществе
Начало
хозяйств поместного типа
Поместья
в Риме и воспоминание о поместьях
Возникновение
монастырей – вырождение и возрождение
Франки
и их динамика отношения к земле
Монастыри как прототип поместья
Второй
повод для роста числа имений.
Трудно назвать разрушением централизованного снабжения полное разрушение основ существования ХОЗЯЙСТВА, например, в Нейстрии. Но даже там. где оно не было полностью разрушено, в Южной Галлии, его не было возможности восстановить. Почему?
Мы отмечаем у Спасского в части ментальности, в) как развитие пункта б) – это присоединение к аристократам местного духовенства с его богатством и нравственной деградацией – «понижением умственного и нравственного уровня ее представителей. В меровингский период
«мы встречаем епископов, едва умеющих читать, видим лиц, получивших кафедру происками и подкупом и отличающихся жестокостью, пьянством и распутством. Один, например, заключает живым в гроб одного священника, другой падает у алтаря во время обедни мертвецки пьяным, третий участвует в битвах и предается разгулу и насилиям. И они не думали маскироваться; они не боялись осуждения, потому что находили сочувствие и оправдание себе в грубом обществе того времени. Один епископ откровенно выражался: «Неужели я должен отказываться от мести только потому, что я священник?», [Спасский А. А., с. 137].
Эта сторона полностью должна быть отнесена к нравам конца Римской империи – и деградация священнослужителей, и продажа чинов, и жестокость и т.п. Вероломство и жестокость клира вместе с алчностью и развратом и в сочетании с большими возможностями, богатством церкви и ее иммунитетом оказались суммированы с варварскими нравами и свободами – образовав гремучую ментальную смесь, в которой некоторый, как мы понимаем определенный период, просто невозможно было бы видеть общество в упорядоченном и согласованном состоянии. Мы несколько расширяем позицию Спасского следующим собственным фрагментом.
Жестокость, агрессия, вероломство и просто ложь, последняя стала нормой несколько раньше – еще в империи, мы рассматриваем как закономерные стороны погибающей, гниющей империи и с приходом варваром аномии (отсутствии норм). Очень важно отметить, что поскольку варвары пришли в «культурное», по их мнению, общество, то они и скопировали все ментальные стороны его, которые им были понятны. Естественно, тонкие проявления жестокости и эгоизма у варваров могли быть только вульгарными и явными. С другой стороны, их (франков) количество, кроме Северной Галлии (Нейстрии), было сравнительно мало (до 5–10 процентов) в сравнении с численностью местного населения. Отсюда и различный темп разложения и феодализации. Кроме того, южное население Галлии, приученное и «примученное» (выученная беспомощность) Римом, было более готово к феодальным отношениям и в ТО же время надолго менее мотивированным к эффективному сельскому труду, чем вольнолюбивые воины-охотники. Кстати, в дальнейшем различие в заселенности явно выражается, например, в количестве имперских поместий-хозяйств, которые использовал и посещал Карл Великий. На юге Франции их почти нет, другими словами, местное галло-романское население невозможно было организовать в VII–VIII веках для барщинных и даже оброчных работ (на государство) или эти поместья так и не могли быть конфискованы. Скорее всего, процессы приватизации и подчинения местного земледельческого населения местной негосударственной знати в этих районах (т. е. феодализация) должны были идти быстрее.
К этой же теме у А. А. Спасского примыкает и тема гибели системы образования. Пункт г) мы добавляем от себя (те стороны, которые считаем важными для будущего). Франки были военными людьми и учились военному делу с детства, однако всякая грамотность и умение счета считалась совершенно немужественным делом слабых и устраненных от дел людей – клириков, от этого слова позже произошел термин «клерк». Отсюда исчезновение системы школ и обучения грамоте. Отсюда и вся римская организация государственности, прежде всего, фиска и планирования и контроля различных государственных повинностей и ремонта общественных услуг: поддержка транспорта, дорог, акведуков, зданий, крепостных стен, – закономерно должна было уйти в прошлое. Этот опыт исчез вместе с остатками прежних поколений, примерно, как исчезает наука и образование в конце Византии или Арабских халифатов.
Следствие: Уже сама раздача земель воинам выглядит в этом и в дальнейшем процессе не как даже коррупция – изначально государственное ощущение готов и франков было очень наивным, а как единственный процесс обеспечения собственного выживания (через прокорм своих лично преданных дружин или ведущих военачальников таких дружин) для людей, еще не умеющих (и не желающих) работать на земле. И это фактически означало сведение государственности к территории, на которой «свои» кормятся через жителей-земледельцев на этих землях.
Но сказанное дает ясное представление о невозможности восстановить какой-либо порядок или даже видимость порядка. Пожалуй, самое главное в том, что франки в IV–VII веках не понимали хозяйственного значения городов – для них это был просто склад ценных вещей и продовольствия – именно то, что они и «брали» в городе в период «охоты». Все, кто имел хоть какое-то представление о прошлом хозяйстве погибли, не оставив после себя нового поколения. Связь времен прервалась и должна была прерваться. Понять, как наладить сбор, хранение и распределение продукции – это было выше сил и, особенно, интересов новой элиты. Далее подвоза продуктов до собственной трапезной залы для своей дружины или переезда в новое место, где имелся провиант, логика знати не шла.
Разрушение городов началось еще при Риме, а с приходом варваров централизованное снабжение должно было автоматически прекратиться. Снабжение, основанное на римском порядке, варвары пытались поддержать, но с падением числа римских специалистов, она должна была разрушиться и разрушилась. Коррупция при Теодорихе была и стала малой, но затем остготы были изгнаны из управления на Апеннинах.
Следующее логическое событие – даже знать в разрушенном общем хозяйственном организме империи не могла себя чувствовать уверенно с организацией продовольственного снабжения и минимального производства. Сбор налогов варвары организовать не умели, римская система разрушалась у них на глазах, ее разрушение не могли предотвратить даже такие сильные собственно римские поздние лидеры как Майоран. Сбор и перераспределения продуктов, их доставки в города и к легионам и их хранения не могли уверенно выполняться в связи с распадением и деградацией транспортной системы централизованных перевозок и разрушением местной власти, но главное нежеланием всего общества обслуживать друг друга и государство прежде всего. Существует и ныне такие государства, где общество, уставшее от чиновного произвола, стремится не думать и не вспоминать о государственных делах – это, конечно, массовые ментальные процессы типа «избегания неудачи по Маклелланду.
Возникающий альтернативный способ выживания стал складываться для богатых землевладельцев еще чисто Римские времена в III – IV веках. Этот способ – жизнь в большом поместье, обеспечивающем многие, а потом почти все стороны хозяйства и производства. Вся политическая элита, начиная с императора, все сенаторы и за ними всадники, устраивала свою жизнь таким образом. И вслед первым основная масса крупных и средних землевладельцев формировала свои поместья и хозяйства подобным образом.
В момент прихода варваров к власти в западных частях империи часть поместий, вероятно, была разрушена, а значительная часть стала немедленным владением и стойбищем варварской знати. Однако, имеются анклавы империи, где поместное римское владение сосуществовало вполне мирно с варварским новоделом – Тулузским королевством вестготов, которое стало даже образцом сотрудничества варваров и Римом, при котором фиск стал более предсказуемым и многие галло-романские жители стремились к переселению туда в зону честного налогообложения, чтобы избежать хищной охоты сборщиков налогов в обычных провинциях Рима.
В VI веке в момент, заметим самого плохого государственного продовольственного снабжения Центральной Италии, дополнительный толчок и расширение построения поместного земледельческого хозяйства дает церковная система Римской империи.
До того момента церковная система находилась со времен Константина (317–337) на «стабильных дотациях, выплачивавшихся натурой» [Джонс А., с. 370]. При Юстиниане была своя табель о рангах церковнослужителей и жалованье. (До этого церковь обеспечивалась доходами от подаренных ей земель и десятины добровольных пожертвований богатых верующих). В целом в Риме вся система христианской церкви, а до этого и античных римских культов, обладала в продолжение античных государственных традиций существенными иммунитетами и поддержкой.
В момент распада Западного Рима трудами знаменитого Бенедикта Нурсийского появляется система монастырей – как поместных хозяйств с церковной землей для самообеспечения клира и, прежде всего, черного духовенства.
К предыстории вопроса о монастырях. Нужно напомнить, что до монастырских форм в Риме с конца III века (Антоний, пустыня Тебаид) господствовало движение отшельничества затворников и монахов, которому Римское государство сначала очень препятствовало, справедливо видя в этом стремление уйти от налогов и от военной повинности., [Джонс А., с. 483]. Первые монахи возникли в Египте в 320-х гг. усилиями египтянина Пахомия., затем в Палестине и в Газе. Важно, что монастырское движение предполагало тяжелый физический труд как аскезу, но вовсе не связывало такой труд с производительной ценностью и прикладным значением. Самым важным считалось страдание, лишения (пищи, тепла) и отсутствие общения с миром. В этом отношении показательна и аскеза Симеона-столпника и его последователей. Таким образом, монастыри (до 7000 человек в монастырях только Пахомия) до кризиса Рима не имели цели труда как обязательной составляющей. Однако монахи могли плести корзины и продавать их для пропитания или нанимались поденщиками на уборочные работы. В монастырях Пахомия были артели, занятые ремеслами сапожного и гончарного дела. Но позже монастыри стали получать много пожертвований, и монахи во множестве стали «ленивыми и невоздержанными», [Джонс А., с. 375]. То же было, вероятно везде.
И только, когда продовольственное снабжение Центральной
Италии стало хуже некуда, только тогда возникли идеи Бенедикта о системном
хозяйственном назначении монастыря и его трудовом уставе. Это произошло в 30-е
годы VI века – после
смерти Теодориха в
Эти последние годы Бенедикта как раз и приходятся на период,
когда Рим многократно осажден готами и византийцами, арианами и католиками. Через
три года после смерти Бенедикта, в
«Идеал труда, строго навязываемый в пахомиевских монастырях Египта, кажется, не был воспринят в других провинциях, где некоторые аббаты восхваляются за введение режима регулярных работ только после того, как Бенедикт возродил их в Италии, в VI в.», Джонс., с. 486»
Потому далее и усилиями идейного наследника Бенедикта самого Григория Великого возникшие монастыри оказались наилучшими социальными моделями натурального замкнутого хозяйства, которое в отличие от римских усадеб имели фактический внутренний (для своих членов) иммунитет и защиту от посягательств всех властвующих или даже просто разбойничающих христиан. Именно религия оказалась защитой этих островков жизни от тягот грабежа и смерти. В дальнейшем возникающее и прирастающее дарениями богатство и обеспеченность оказывается притягательным примером для варваров и особенно франкских и германских королей, знати и дружин.
Монастырское хозяйство оказывается единственной
хозяйственной моделью, пригодной для уставшей от разъездов, войн и вечной
необустроенности военной элиты варваров, для приемлемой жизни элиты любого вида
вообще. Более того, церковь стала и крупнейшим, важнее короля, владельцем
земель – Так Хильперик, ум. в
Особенностью новых хозяйств становятся их иммунитеты – привилегированный характер их существования – сам факт отсутствия фиска и налоговой ответственности церкви за хозяйственную деятельность. Это оказало самую большую стабилизирующую роль в Европе как в части сохранения культуры вообще (и об этом много сказано), так и в части фиксации и сохранения хозяйственной агрокультуры и опыта в самый тяжелый период Темного Средневековья – VII–IX века.
Но, пожалуй, самое существенное, что верно отметил Айзек Азимов: «…монастырь, где жил Бенедикт, стал моделью государственного устройства для всего западного мира, [Азимов А., с. 119.]
Формирование государственности у франков начинается как грабительский поход и вселение с целью потребления романского богатства. При этом, как мы показали выше, земля не является для франков (и для германцев того времени, и даже других более северных народов вообще) важным фактором с самого начала – они постепенно приходят к верному пониманию этого ресурса.
А. А. Спасский дает интересное и по нашему мнению вполне верное представление о начале формирования нового понимания или новой роли королевской власти германских племен в сравнении с ранним правлением королей-предводителей. Речь идет о становлении государственности первой патриархальной власти или протовласти. Первоначально, король вождь всей общины, и общинники (они же одновременно дружинники) служат королю на правах равенства. Он главный из равных, но все населенные земли – собственность народа франков-общинников – это аллоды. И в процессе завоеваний империи это так. Франки расселяются на Западе, но:
«Как ни велико было число франков, завоевавших Галлию, все-таки сумма всех этих участков, выпавших на долю свободных людей, составляла сравнительно небольшую часть всего пространства завоеванной страны….оставалось еще огромное пространство земли, не поступившей в раздел свободными франками…кому же достались эти пространства завоеванной земли, не вошедшей в состав частной собственности (общественной собственности общин франков – прим. СЧ)? По древним германским законам они должны были принадлежать общине, но так как общинное устройство по переселении пало и с исчезновением мелких союзов остался только один большой племенной союз, который выражался в короле как главе племени, то и все те земли, которые не подвергались разделению, должны были принадлежать королю как представителю племенного единства. Это обстоятельство совершенно изменило значение королевской власти»., [Спасский А. А., с. 200].
Тогда они, эти земли и эти люди как ресурс, оказываются подчинены свободному распоряжению самого короля. Таким образом, король в момент завоевания и нового расселения приобретает новое значение и чрезвычайно большие ресурсы, которых прежде военный вождь-король - этот институт племен и союза племен никогда не имел. В этом фрагменте рассуждений Спасского опять-таки очень верно представлен процесс распространения традиции родовой или племенной общины на новый институт – государство, а за неимением представительства общины распоряжение передано исполнительному лицу – вождю или королю. В порядке примечания мы подтверждаем эту линию-гипотезу преемственности тем, что присутствие (скажем, военной) общины еще заметно, но постепенно умирает – это «мартовские поля» (потом «майские»).
Король, в конце концов, оказывается обладающим верховной властью над другими жителями, и не только свободными, но и людьми второго сорта. Распоряжение этими ресурсами, и для управления, и для передела-раздела с наследниками, и при наличии такой борьбы за наследство или для ее предотвращения становится новой функций, которая, как мы знаем из более ранних времен, и образует право распоряжения и новое право ВЛАСТИ (см. разделы и переделы, межевание ценных земель в Древнем мире – там была ценна земля, здесь важно число подчиненных на этой земле людей (пока их мало) – прим. СЧ). Очень важно увидеть общее в том, что власть возникает как средство разрешения спорных вопросов, как средство уменьшения внутреннего социального конфликта, которое мы видели в развитии первой государственности Древнего мира.
А. А. Спасский далее совершенно верно говорит о том, что для этой новой функции аппарата управления общинной (военной) демократии совершенно недостаточно. Обязанность свободных (своих) – служить королю во внешних войнах, но вовсе не обязанность воевать против его, короля, братьев и сыновей. И действительно, подтверждаем мы, пока франки движутся по Галлии, подавляя римлян, – это образ внешней и общей войны, но когда наследники сражаются между собой, то франки не уверены, за кем нужно идти. И тем не менее, нам как материалистам важнее в этом процессе все же то, что в таких междоусобных войнах воину – франку нечем поживиться, поскольку исчез источник – богатство среды, в которой ведется война – нет оплаты – нет и войны. Утром деньги – вечером стулья! Отсюда, говорит Спасский, у короля возникает потребность в постоянной, личной принадлежащей ему силе – дружине. Король и раньше имел такую дружину в начале своего боевого пути. Но тогда вся дружина была безусловно предана в ожидании грабежа богатого Суассона, и в этом смысле все воины были лично преданы, если харизму можно считать ожиданием поживы, уверенностью в поживе или ВЕРОЙ в вождя. Сейчас война ведется между своими, но гарантий богатства при победе никто уже дать не может – страна бедна. Как вернуть доверие? Достигнуть этого по традициям германской культуры и воинских прошлых традиций можно только через вознаграждение, говорит Спасский. Но сокровища в те времена не были средством обеспечения – купить нечего. Единственное, что было в избытке у королей – земля, часто пустая. Личная дружина требует кормлений бытового и военного обеспечения (пища, оружие, конь) или, если их не хватает, то земли с людьми. Отсюда возникают бенефиции-дарения. Это условные прижизненные держания, которые сначала возвращаются королю по смерти (по-русски, это больше, чем «ведомственное жилье»). Держания могут быть переданы и старшим детям, но они в отличие от аллода, неделимы, и требуют (сначала) согласия дарителя, т е. бенефициария. Если раньше умирает король, то бенефиция требует подтверждения у нового короля. И всегда это личный и частный договор каждого с властью.
И мы, комментируя слова Спасского, видим, что дело здесь вовсе не в германских прошлых традициях вознаграждения, а в том, что королям просто нечем накормить и вооружить своих людей, лично или не лично преданных, но составляющих армию, и это просто экономика. При наличии единственного источника земли и крестьян на ней – земля и оказывается источником власти – единственным ресурсом в полностью разоренной стране, где даже ПЕРЕВЕЗТИ ХЛЕБ С ОДНОГО МЕСТА НА ДРУГОЕ ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО.
Итак, личный союз для наших современников – это коррупция (присвоение государственного имущества), а для германцев, не искушенных в юриспруденции и в законах – это всегда нормальное и единственное, кроме традиции, основание для существования и поддержки – личная опора и помощь в виде договора услуги, причем, договора почти всегда устного и неконкретного и бессрочного. Мы должны помнить, что это просто продолжение родовой общины, выходящей далеко за такие рамки, но сохраняющие в новой структуре старые механизмы. Для короля это раздача ЕГО ИМУЩЕСТВА по произволу ЕГО ЛИЧНО ПРЕДАННЫМ ЛЮДЯМ, хотя начало преданности положено трапезами за одним столом, почти семейным и родовым единством.
Коротко это же подытожил И. М. Кулишер
Будучи прежде всего военачальниками – duces, короли сохраняли свою власть лишь до тех пор, пока в состоянии были посредством богатых даров окружать себя большим количеством приближенных; да и сообща захваченная на войне добыча принадлежала не только предводителю, но и его дружине. Отсюда возникли обширные владения светской аристократии, [Кулишер И. М., с. 66]
Разорение хозяйства и города только поддерживают это явление – купить нечего, необходимо поместное снабжение короля, знати и ее вооруженных людей.
Вот как потребность в поместьях вырисовывается из обобщений И. М. Кулишера
«Большое опустошение производили и объезды короля по различным местностям, ибо по выражению Бюхера, король в Средние века правил страной в виде «отхожего промысла», переезжая с одного места в другое. При этом население вынуждено было не только содержать его и свиту, но последняя самым беспощадным образом грабила жителей, отнимая у них запасы, опустошая поля, так что крестьяне во время этих своеобразных войн, производимых своими же, убегали в леса, оставляя свое имущество на произвол судьбы. Еще хуже было во время часто повторяющихся голодов, когда приходилось питаться корнями, травой, древесной корой и даже человеческим мясом, чтобы только самому не умереть с голоду. Хлебная торговля, которая была столь необходима в этих случаях, функционировала весьма слабо; даже если продовольствие привозилось в местность, страдающую от голода, то лишь тогда, когда голод успел достигнуть больших размеров и цены на хлеб были столь высоки, что крестьяне не в состоянии были приобретать его (но о торговле речь идет в связи с развитым и поздним Средневековье – прим. СЧ).», [Кулишер И. М., с. 213].
Итак, первая практика власти – «полюдье», которое имеет аналог и на Руси IX–X вв., и до этого у скандинавов, эквивалентна во Франкском государстве и в Германии «своеобразной войне» (напомним и кое-что более близкое – советские «продразверстки», и к чести русских крестьян 1921 года можно отметить «кронштадтское восстание», «тамбовское восстание», и «антоновщину»).
О полюдье следует сказать, что оно не только приводит к опустошению, как говорит Кулишер, но и само уже результат опустошения или просто пустынности, обезлюдения и заброшенности объезжаемой территории. Это время, когда самому добраться до (чужой) еды дешевле, чем чужую еду для себя куда-то перевозить (рискуя, что ее перехватит и употребит по назначению конкурент, или обоз утонет в болоте). Здесь причина, конечно, в дорогах, мостах. Но дороги – результат плотности и прибавочного продукта местного населения, которое может исправить дороги и мосты лишь будучи само сытым и имеющим свободное время на повинность.
Понятно, что о торговле в Темное Средневековье много говорить нет оснований. Причина – отсутствие дорог, разрушенные мосты, гибель города, немощь населения, отсутствие квалифицированных и просто грамотных людей. Но еще и отсутствие честных и готовых (ради чего?) чиновников к честному сбору налогов и провианта в момент голода и отсутствия ВСЕГО, отсутствие возможности прокормить дружину и себя – оплот власти. Возможное ослабление при уходе чиновника или дружинника (боярина, воя, грида на Руси) к другому вождю или кандидату в короли, князья. Наконец, требование иметь наместника на территории, которая находится в подчинении для осуществления этого самого подчинения.
Мы знаем из данных о позднем Риме, что романизированная знать региона расселения франков Западной Европы – Галлии и Аквитании, не была слишком искушена в системе налогообложения. И население этих регионов во множестве погибало просто в порядке изъятия арендной платы и прямых римских налогов. Так Джонс пишет:
Западная земельная аристократия (романизированная) завладела руководящими постами… (но они) не были искусными управленцами и позволяли бюрократам увеличивать и так непомерные налоги, [Джонс А., с. 529].
Это означает, что и франкам эта романизированная местная знать не могла передать достаточного опыта в части фиска, что при всяком отсутствии опыта у пришельцев должно было сказаться на неэффективности фиска «от самого начала до самого конца (государственности)».
Вообще вторжение варваров резко ослабило бремя налогов, хотя германские короли стремились продолжить римскую систему обложения налогами. Однако они не смогли достичь ее уровня эффективности. Следует напомнить, что франки, осевшие на земле, вовсе не собирались платить даже толику урожая КОМУ-ЛИБО, включая вождя. Сбор на войну – это единственное, что считалось неотъемлемой обязанностью. Вот данные о франках или германцах в Австразии и готах, бургундах и галлах в Галлии:
«даже
низкие налоги встречали повсеместное недовольство… сборщик налогов французского
короля был убит в Трире разъяренной толпой в
О том, что франки-германцы, поселенные на аллодах, не готовы платить хоть какие-то налоги – понятно. В лесах Германии они этого не делали. Так складывается представление о том, что на первой земле – аллоде – нет тенюров, повинностей и платежей (кроме военной обязанности). Остается гало-римское население и население других народов – бургундов и т.п. на своих страых землях. Они и бунтуют после, вероятно, уже многих лет отсутствия сборщиков налогов. Налоги не собрать!
Общая ненависть податного галло-римского населения к
великому государству прошлого (и через 50–100 лет от момента его формальной
гибели – знаменитой отсылки символов имперской власти в Византию), возможно,
никогда уже не будет пониматься сочувственно нашими современниками. И дай Б-г!
Итак, собрать налоги нереально! Пришедшие короли и знать, переезжая с места на место, реформируют, прежде всего, собственные стоянки как поместные хозяйства. Образцом для них оказывается монастырское хозяйство Бенедиктинского типа, которое распространяется по Западной Европе в VI веке. Само существование и расцвет на фоне страшного разорения таких монастырских хозяйств, которые сохраняются в безопасности пришедшими верующими варварами, оказываются прецедентом и образцом. Это что-то вроде «рая» сытости, безопасности и даже какой-то антитезы агрессивного варварского поведения, некоего «спасения на земле» (и, тем более, на Небе). Сами дарения и начало прекарных операций христианского и новохристианского населения с монастырями доказывает и отношение (доверия) мирного населения именно монастырям.
Прежде всего, поместными хозяйствами являются императорские поместья Западного Рима и просто захваченные лучшие виллы романской знати.
Кроме того, короли создают администрацию областей и раздают земли в кормления части дружины. Свое существование часто они ведут переездом из одного поместья в другое (до исчерпания запасов в имении). Так делал позже и Карл Великий. Часть собранного урожая близлежащих хуторов и деревень, прикрепленных к поместью, в виде сборов В ПОМЕСТЬЕ в период, пока это еще делается знатью для короля, транспортируется в поместья или императорские имения. Эти запасы и становятся кормлением на время пребывания властей и дружины. Местное население при этом частично прикрыто от произвола гастролеров-нахлебников. Так сохранившиеся поместья переходят в руки новой знати и начинают выполнять функции иерархий труда.
Раздача земель идет не только в режиме административного управления, но в виде дарений. И то, и другое не было прямым распределением собственности:
«…дарения Меровингов, как и баварских герцогов (агилульфингов), бургундских и англосаксонских королей хотя и рассматривались как установление права собственности в пользу одаряемого, но представляли собою собственность ограниченную и условную. Ограниченную в том смысле, что они переходили только к определенным наследникам – нисходящим – и не могли быть отчуждаемы без согласия дарителя… Во многих случаях (дарения Меровингов) после смерти одаряемого земля возвращается обратно к фиску, король распоряжается сплошь и рядом землями, относительно которых упомянуто, что они раньше находились в руках того или иного лица; однако же о переходе этих земель к королю на основании какого-либо титула (вероятно – какого-либо установления или порядка, закона – прим. СЧ) нет и речи. С другой стороны, самое установление дарений находится уже в эту эпоху в связи с обязанностью одаряемого сохранять верность ( fides) королю или герцогу и нести ему службу только на это время… В случае же нарушения верности (infidelis) земля отнимается. Отсюда уже был всего один шаг до полного установления феодализма с его вассальной иерархией и условной собственностью на землю, за которую вассал обязан своему сюзерену службой и повинностями. Однако Карл Великий, до сведения которого дошло, что люди, получившие от него землю в качестве бенефиция, превращают последний в собственность путем фиктивной продажи, требует восстановления бенефиций и предупреждения в дальнейшем таких случаев, когда бы их превращали в аллод.» [Кулишер И. М., с. 66]
Мартовские поля заканчиваются – франкская армия перестает
быть народной, народное представительство, даже фиктивное, прекращается. Угроза
вторжений арабов из Испании в середине VII века приводит к новым основаниям формирования поместий и
хозяйства. Противостояние арабской легкой коннице требует создания
исключительно конного войска, в то время, как франки до того успешно воевали в
пешем строю. С учетом традиций франков это должна была быть тяжелая кавалерия.
Потребность общественной защиты от угрозы мавров успешно выполняет к 732 году
Карл Мартелл – «простолюдин – сhurl»,
внебрачный сын мажордома Пипина Геристальского (все последующие «Карлы» и слово
«король» от него). Оставшимися ресурсами Меровингов – королевскими имениями – проблему
вооружений оказалось решить невозможно. По различным данным и позже в эпоху
Каролингов у власти имелось от 120 до 150 имперских поместий. Авторы
насчитывают до 375 кв. миль королевских земель [Кулишер И. М., сс. 65–66].
Карл Мартелл реквизировал большие земельные ресурсы церкви, имевшей к тому
времени до трети всех земель, и сформировал заново сословие ленников-конных
воинов. Реквизиция шла под идеологическим основанием угрозы народу и церкви и
под основанием, что епископы – противники Мартелла (10 лет восстанавливавшего
до того единство Нейстрии и Австразии) утратили право на землю. В
С середины VI века у германской знати появляются вотчины или большие хозяйства [История Европы, с. 114].
Поместные хозяйства становятся опорными точками и образцами усиления раздробленности и ослабления центральной власти. В следующем разделе мы увидим, какую уникальную особенность и почему это ослабление власти получило в Западной Европе, почему договор стал в отличие от всех прочих разрушающихся государственных структур - новым явлением и доминирующей формой.
