Аллоды – это (от слова «вся собственность» на старогерманском – all + eod) поземельная начальная полная собственность франкского еще военного населения, когда пришлых франков- воинов просто наделяли землей или они брали е самостоятельно. Это могла быть и просто пустая земля. Вся оставшаяся свободной земля формально считалась собственностью короля или вождя франков. Но мы фиксируем состояние франков как воинов только что выходящих из боевых действий и начинаем представлять ИХ логику и логику ИХ короля. Она примерно такова, что порождает явления, которое тогда уже именовали как БЕНЕФИЦИЙ.

Бенефиций. Оплата преданности, а не похода

Процесс фиксации лучших воинов возле короля получил в начале формирования франкской государственности наименование – бенефициев (дарений).

Воин, который требует не только оружия, пищи, одежды, но и постоянной войны для захвата добычи и для славы – согласитесь, не лучший подарок. Это что-то вроде постоянного безработного. Он просто «вооружен и очень опасен», но вооруженный и накормленный хозяином он еще и требует воинских походов, золота и побед, потому, что других ценностей не признает. И самое опасное, что за золотом и славой он может спокойно уйти к конкуренту.

Что может дать король? Воевать до упаду?! Но если все земли вокруг разорены, что толку в тех победах, даже если они есть? Одной славой сыт не будешь! Это логика VI века. И воины начинают ворчать и представлять новую угрозу – они ищут новых демагогов, которые готовы убедить воевать где-нибудь еще. Поиск богатых соседей становится навязчивой бизнес-идеей…и не спасает.

Тогда королю остается выдать землю и сказать – кормись сам и служи мне, потому что в разоренной стране ничего, кроме земли и мечущихся на ней людей, того, что называлось когда-то людьми, просто нет!

Не престижно?! Да! Без славы?! Да! Но рано или поздно и сами воины понимают – в разоренной на сотни и многие сотни миль земле, собрать славу в паре с золотом просто невозможно! Есть и другой момент – когда есть золото и нет хлеба, металлом сыт не будешь! Как говорил поэт много позднее: «Но как н’азло, есть революция, а нет – масла!».

И поскольку единственным источником благополучия остаются церковные поместья и монастыри, то и образ сытости или хотя бы отсутствия голода образует новую модель благополучия для «старого солдата».

А для короля на фоне самых храбрых и талантливых дружинников, уходящих в любой момент и предающих его в любой момент, главной задачей, как показал опыт династических войн, становится окружить себя лично преданными людьми – создать вокруг себя нечто вроде семьи или рода, кто будет тебе верно служить «почти» как родственник. Личная преданность – это единственная ценность и защита, средство защиты.

Короли строят систему личной преданности и они ее получают, когда у них НИЧЕГО БОЛЬШЕ нет, когда единственный оставшийся ресурс – земля и люди на ней. Это по большому счету услуга за услугу. Ты мне служишь, а я тебе оказываю покровительство, т.е. «я тебя защищаю, когда ты меня защищаешь…». Получается, что меня, слугу государева, защищает не просто один одинешенек – царь-государь, а такие же слуги как я, а это уже войско. И всем нам в этой одной шайке, именуемой государством, безопаснее. Как сказал Блаженный Августин (354-430 гг.) в своем «О граде Божьем»: «Если мы отбросим (или устраним) право и справедливость, то, что такое государство как не большая шайка разбойников? И что такое шайка как не маленькое государство?»

Еще раз вспомним, что господство личных отношений – это для франков продолжение и преобразование отношений родовой и соседской общины в критических условиях, в условиях разрушения традиций или ослабления традиций. Такое разрушение происходит всегда при интенсивных перестройках экономических и поселенческих, природных и хозяйственных ситуаций в традиционных обществах. На время исчезает возможность использовать традиции, возникает такое отсутствие норм (аномия), при котором произвол и насилие резко возрастает. Род и община ослаблены или исчезают, возможность защиты очень мала. Единственным средством сохранения остаются личные договоренности и присоединение к сильным, поиск их покровительства. Это азы социальной психологии.

Всякий человек, не рассчитывающий на свои собственные силы, ищет себе могущественного покровителя, который может защитить его против насилия лучше и деятельнее, чем отдаленная и зачастую бессильная государственная власть», [Спасский А. А., с. 204].

Мы знаем, что так же разрушаются и более поздние империи, и они порождают свои наименования, например, «крыша», «охранное предприятие» и т.п. В империи уже давно исчезли родовые отношения. Но возникающая аномия, падение нравственности вниз возвращает общество к тем началам, которые ближе к его биологическому прошлому – к чисто-личным отношениям. Это последнее во что изолированные друг от друга люди еще могут установить между собой.

Франкское государство, объединяющее франков и гало-римлян, включает одновременно и то, и другое – обе стороны. Потому в нем нет защиты в обоих смыслах.

Например, А. А. Спасский показывает влияние на коммендации и германского представления о защите mundium, германской традиции послушания obsequium со стороны опекаемых лиц.

Влияние и Рима и древней родовой германской культуры прослеживаются явно. Однако при суммировании таких влияний Спасский стремится показать, что каждое частное влияние не может быть определяющим – рассматриваться как причина. Суть только в том, что эти факторы являются местным европейским специфическим фактором.

Когда свободные и не свободные поддерживают свое государство

Возникает закономерный результат, который мы излагаем словами А. А. Спасского

Первоначально ленная или бенефициальная система не заключала в себе ничего опасного для королевской власти и государства.… Поставляя себя в вассальную зависимость от крупного землевладельца-аристократа, свободные люди не переставали быть подданными короля, не разрывали общей государственной связи…. Во многих отношениях вассалитет был даже выгоден для королей, ибо он облегчал им военную организацию и способствовал скорому и правильному сбору военных сил для внешней войны. Вместо того, чтобы отдельно призывать каждого свободного человека, обязанного военной службой, король с развитием вассальных отношений собирал только сеньоров, а каждый сеньор являлся уже с полным отрядом войска… Вот почему короли благоприятствовали развитию бенефициальных и вассальных отношений… и вообще видели в сеньорате средство для усиления своей власти. Но мало-помалу дела приняли совершенно иной оборот. Пока сохранялись свободные люди, обязанные непосредственным подданством королю, король имел возможность держать иерархию вассальных отношений в должных границах и располагал достаточной силой для того, чтобы принудить вассалов к повиновению. Когда же свободные люди исчезли из состава западноевропейского общества, и вассальная связь охватила все франкское государство, вся сила земского ополчения оказалась в руках больших сеньоров; с уменьшением независимых людей король уже не имел в своем распоряжении достаточно таких подданных, которые следовали бы его прямому призыву; он должен был опираться на вассалов, так как вне их не существовало для короля никаких других сил, на которые он мог бы положиться. Вассалы стали могущественнее короля.» [Спасский А. А., с. 211]

Здесь в обсуждении мнения Спасского мы должны обратиться к ментальности населения Западной Европы. Почему русские несвободные люди, которых в изобилии, поддерживают Ивана Грозного или Петра Великого, а свободные люди в рамках Западной Европы, как только исчезли, так сразу и обескровили западноевропейское государство. Или иначе, когда человек несвободный свободно (как свободный) служит деспотическому государству?

И мы отвечаем на интимный вопрос тайны свободно выбранной несвободы. Свободная или добровольная несвобода возникает тогда, когда ВСЕМ в этом обществе и вместе с тем и самому государству постоянно угрожает периферия, враг, уводящий, каждого такого несвободного в еще большую несвободу, например, в Персеполис, в Рим или в Казань, в Крым с перепродажей в Европу или на Восток. Но это и означает силу и могущество империи и период расцвета империй в данном регионе. Тогда империя ощущает свою собственную необходимость защиты населения вместе с самим подневольным населением. Когда такая опасность исчезает ДОЛЖНА ИСЧЕЗНУТЬ И МЕНТАЛЬНОСТЬ ПОДНЕВОЛЬНОГО СЛУЖЕНИЯ – для подневольного сознания исчезает реальное основание добровольной невольности – потребность в безопасности (I). Суть в том, что нормальный подневольный объективно до того момента постоянно взвешивает добровольную подневольность с опасностями и уровнем страданий будущей подневольной несвободой – истинным рабством. Это же сформированное на подсознании в ментальности всего общества отношение к государству СОХРАНЯЕТСЯ ИЛИ РАЗВИВАЕТСЯ, если опасность продолжается. И отношение становится ментальностью оценки значимости государства – так случилось в России!

Или, наоборот, это добровольное подчинение как ментальность постепенно разрушается, когда опасность обществу исчезает на время или навсегда. И тогда отношение к государству совсем иное. В Западной Европе предфеодальное общество в целом, начиная с элиты, не ощущает своей опасности в раздроблении и постепенно лишает (неквалифицированную) центральную власть ресурса своей поддержки. На Руси происходило то же самое, но до 1238 года (вторжения монгол). С этой поры и часть бояр, и, тем более, дворян вместе с крестьянами служили государству, и это стало ментальной нормой, и далее обеспечило развитие и расширение империи на Восток.

Когда нет потребности в государстве, а большая часть общества, как мы знаем просто ненавидело ушедшее государство, у элиты возникает потребность в опоре, возникает поиск опоры. Такой поиск возникал и в имперском государстве на стадии расцвета и разложения. Этот процесс формировался в виде механизма личной преданности – вассалитета, с одной стороны – сверху, и он возникал с другой стороны – снизу – в имперском государстве в виде механизма клиентеллы, порядка служения сильному мира сего. Между сказанным выше о родовых традициях и повторным возникновением клиентских или патриархальных отношений мы не видим противоречия, но, наоборот, считаем второе явление логичным откатом к первому. Аномия, утрата более высоких и поздних ментальных слоев влечет общество к попыткам воспроизвести единственное возможное в мире разрывающихся связей более высокого порядка. Когда отсутствует нечто более общее, объединяющее общество, чем семья, остается только семья и попытка воспроизводить социальные отношения по ее шаблону – так и возникают различные «семьи» или их аналоги, мафиозные, патерналистские, клиентские отношения, «семьи» в политико-коммерческих мафиях – явления того же порядка. Здесь все тесно свзяано с иерархией Маслоу – при разрушении культуры общения и статуса, единственным безусловным шаблоном статуса и общения (потребности уважения, общения, безопасности), понятным каждому остаются от биологии – собственно рождения и воспитания в семье.

Мы, в дальнейших рассуждениях, можем интерпретировать это взаимное притяжение обеих сторон – сверху и снизу, как нечто вроде социального притяжения при формировании новых социальных структур (аналогично гравитационному притяжению). Оно идет при неудовлетворенности потребности в безопасности (I,II)[1] снизу и неудовлетворенности потребности в безопасности (II и III – потребность уважения) сверху[2].

Военные комиссариаты и технология приватизации

Свободные франки имеют, как и ранее, возможность уйти от землевладельца, и возможность просто отсутствия (или слабости) государства на некоторый неизвестный период ограничивают процесс прикрепления к земле. Поэтому сверху на мелких хозяев «давят» верхи – крупные чины и богатые соседи.

Переходную ступень от насильственного захвата к вызванной материальными условиями передаче земель составляла… посылка их в эпоху Каролингов в поход по произвольному решению графов и сеньоров: кто отказывается отдать свою землю епископу, аббату, графу и т.д., читаем в тит. 811 § 3, того они заставляют до тех пор отбывать военные повинности, пока он, обеднев, не вынужден volens nolens (волей-неволей) отдать или продать свою землю, тогда как те, кто добровольно отказались от нее, свободны от них.

Сообщают также, что если кто-либо отказывается передать свою собственность епископу, аббату или графу, судье или сотнику, то они ищут случая, чтобы осудить такого бедняка, а также заставить его идти на войну, пока он, обеднев, не вынужден волей-неволей отдать или продать свою собственность; другие же, передавшие ее, без всякого беспокойства сидят дома»… Тех, кто победнее, отправляют в поход, тех же, кто имеет, что дать, отсылают домой» [Кулишер И. М. с. 71].

Одной из немногих государственных обязанностей является для франков «воинская обязанность». В месте, где это пишется, она именуется «почетной». Происходя от сборов на мартовских, потом майских полях, она, как мы говорили выше, становится для фактических новых земледельцев тягостной. Оставленное на лето, а иногда и дольше, поле, хозяйство, ведет семью к нищете и голоду.

Избегая воинской повинности, франк обращается к администратору территории и получает ответ, что он именно тот человек, кто выбран от всей общины, и если он отдаст свою землю прекарно местному аббату или по коммендации самому администратору (сейчас бы сказали – военному комиссару), то вместо него на войну пошел бы другой человек.

При разорениях собственного хозяйства, которые гарантирует военная служба, франк вынужден выбирать. Кроме того, войны давно уже не столь удачны и уж точно не служат возможностям обогащения. Остаться бы живым, здоровым! И, как правило, франк решается на договор!. Военные повинности возлагаются тогда на самых несговорчивых. А местный мажордом или граф, иногда в той же функции глава местной епархии постепенно становится крупным землевладельцем уже со своими землями и работниками на них.

Официальное давление на формирование вассалитета

Но не только родовые ошибки и слабость государственного мышления были причиной роста вассалитета. Сама власть стала мыслить по поводу всего собственного населения только с позиции личной преданности населения. Собственно личная преданность с нее, с этой власти и начиналась – она иначе и не представлялась.

Как пишет в своей работе известный медиевист А. Я. Гуревич

поместный строй возникал не только, а может быть, и не столько в результате процессов внутренней трансформации свободной общины (как полагал Виноградов), сколько в результате целенаправленной политики складывавшейся государственной власти, которая преследовала собственные политические и социальные цели («мэноры спускаются сверху», утверждал Мэтленд). [Гуревич А. Я., 1999, Генезис феодализма…]

Вассальные связи становились нормой, при этом государственная служба, т. е. служба самому королю тоже приобретала смысл личной вассальной связи. Реальных вассалов у короля было несколько тысяч, и их присяга оформлялась специальными договорами и клятвами верности. Потому Карл Великий потребовал присяги на верность не только от своих вассалов, но и от всех свободных (как мы знаем, в конечном счете безуспешно).

«Начиная с 789 г. он неоднократно требовал составлять списки присягнувших свободных, а уклонившихся принудительно доставлять ко двору для присяги. Сознавая, однако, трудности, централизованного контроля за «верными», Карл обязал, кроме того, каждого свободного мужчину найти себе сеньора, под началом которого ему надлежало воевать и по отношению к которому он был обязан личным подчинением». [История Европы, т. 2., с. 121].

Постепенно переход людей под власть знати, формирование вассалитета и личной службы становится таким же всеобщим знаком, как когда-то добровольное христианство превратилось в Риме из достоинства (или преступления) потом «как есть», по ситуации, а потом и обязательной нормой.

Примечание. Эти же явления остаются и играют свою роль, конечно несколько меньшую и в современном мире, чаще в преступном мире, в юношеских группах. И это не атавизм, а формула порядка и организации жизни. Старорусское, «вы из чьих будете?», означает, КАКИЕ ДЕЙСТВИЯ можно позволить себе с данным незнатным человеком. (Его никто «не знает», или наоборот «его знают» такие-то важные люди). И в 90-е года XX века новорусский термин «крыша» означал принадлежность и защиту, а с другой стороны, обязывал оказывать какие-либо неопределенные количественно и в качестве услуги – например, обязанность отдавать определенную сумму ТОЛЬКО В ОДИН чужой карман. Это означало упорядоченность распределения доходов или их части и потому защиту от иных посягательств. В некоторых провинциальных школах необходимость входить в чью-то группу старших школьников-подростков, является обязательным атрибутом безопасности и значимости. При позитивном ответе на вопрос: «ты чей?» такого оставляют в покое. Наоборот, «ничейный» свободен для немедленного грабежа или других издевательств.

Давление власти. Передел власти. Когда они успешны?

Остается только вопрос, когда и почему давление власти оказывается в этом направлении успешным? Ответив на него, мы ответим и на вопрос, почему произошел распад власти в изучаемый нами период.

Еще раз возвращаемся к теме. В обществе с недостатком развитого статуса, порядка позиций – возникает определенная логика движения низов к служению, поиску покровительства, к вассалитету – движение к обеспечению собственной безопасности. Вассалитет или стремление к покровительству возникает всегда, часть людей всегда к этому склонна – не всегда существует реальная почва для роста таких отношений и полного господства таких норм. В условиях отсутствия норм традиционных или законодательных и механизмов и институтов их формирования и поддержки такое основание присутствует – неудовлетворенные потребности в безопасности.

Следствие этого стихийного процесса – реструктуризации защиты и силовых прикрытий – его особенность в отсутствии порядка распределения силы и ресурсов. Такое отсутствие (причина) возникает, когда разрушается старая система. Тогда возникает новая, и в данной ситуации многополярная структура. И существенно, в той ментальности дикого индивидуализма и произвола (и отсутствия сильных угроз) она не могла стать однополярной – новой государственной – нет интегрирующего общественного интереса, или он слишком краток во времени.

Давление же власти при любых аргументах – всегда стремление к монополии. Патриархальная власть всегда стремится построить заново «собственную семью». Это означает построить ее обязательно ЛИЧНО, а следовательно, ЗАНОВО, при каждом новом властителе. («Новая метла по-новому метет!»). Власть своим подчиненным следует вручить лично – это требование власти необходимое, но (для власти) недостаточное или не всегда достаточное. Вручение доверия власти – это дар властителя подвластному – это дар и услуга. И мы возвращаемся к уже представленному бенефицию.

Когда же власть можно переделить? Для передела власти нужен аргумент. Как правило он один – это угроза безопасности реальная или мнимая! Она и только она может создать т.н. «общественный интерес». Именно отсюда исходят попытки всегда найти какие-то глобальные проекты. Они и позволяют далее развивать давление на ниве передела власти и вводить новые системы личной преданности – переделить преданность заново.

К процессам давления сверху по поводу подчинения крестьян знати относятся часто внешнеполитические соображения – последние всегда играют интегрирующую роль в отношении крестьянства (например, коллективизация в СССР позже оправдывалась угрозой внешнего окружения – если бы только договаривать, что эта угроза была вызвана явно объявленными собственными угрозами всему миру). Так и Карл Мартелл в приближении угрозы арабов получает или точнее извлекает новый стратегический ресурс. Именно, в политике объединения Австразии и Нейстрии, в борьбе, которая в очередной раз снова потребовала больших усилий – долгих ДЕСЯТИ ЛЕТ, он проводит секуляризацию церковных земель тех монастырей и епископов, которые выступали с мажордомом Нейстрии против такого объединения при живом, но безучастном короле Нейстрии и Австразии – Хлотаре III[3]. И церковь уступила Карлу Мартеллу. Он смог создать новую армию тяжеловооруженных конных воинов, подчиненную франкскому государству. Это означало, что как минимум до трети земель Нейстрии были им розданы (или находились в процессе раздачи) вместе с крестьянами или без оных, для «экипировки конного тяжеловооруженного войска». В случае пустых земель дружинники были обязаны посадить свободных людей или крестьян с других земель или общин «по договору» на эти земли. По сути механизм распада Мартелл использовал для новой централизации – создания империи Каролингов.

Прежний порядок, описываемый Цезарем, при котором ежегодно одна часть населения попеременно то уходила на войну, то оставалась дома и обрабатывала землю, стал уже невозможен: необходим был постоянный класс земледельцев, которые не отрывались бы от своих полей, предоставляя другим ратное дело, занятие войной. Но такое превращение свободных и профессиональных земледельцев, лишая их возможности защиты, лишая их той силы, которую имел воин, необходимо отдавало их во власть военного класса. Это состояние нашло себе выражение в капитулярии 847 г., которым признана обязательность сеньориата…[Мы желаем, чтобы всякий свободный человек в нашем государстве выбрал бы себе [в качестве господина] какого пожелает нашего и преданного нам сеньора] [Кулишер И. М., с. 85–87].

Сначала успешно, а потом не остановить!

Логика принуждения сверху к вассалитету, выше уже сказано у Спасского – это сначала давление и запуск института разрушения, и экономия собственных (королевских) сил с одной стороны – а потом это уже самогенерирующий процесс – все идет само собой, и ничего не надо делать. Кажется прямой выгодой – идти на поводу у обстоятельств. Власть распределяется сверху вниз без усилий со стороны инициатора. И попробуй далее вмешаться сверху в этот процесс – уже не получится.

А стоит ли? И какова альтернатива? Нужно преодолевать множества частных интересов сильных людей. А это ОПАСНО – могут убить! Вступаешь в столкновение с множеством людей элиты, которые уже обладают приличной силой, все уговаривают этого не делать. Все равно основные решения уже зависят от мнения большинства (знати) на генеральных ассамблеях знати, на «майских» полях – это объективная зависимость от тех, кто когда-то был выбран как лично преданный и зависимый. Так прямая власть постепенно получает окраску обратной связи. И обратная связь (в цепи управления) может со временем оказаться сильнее связи прямой.

Интересно и сравнение с теорией автоматического управления в кибернетике. Если обратная связь становится не отрицательной (гасящей и корректирующей), а положительной (например, действующей на объект точно также и сильнее) связью, то в системе управляющие действия на объект суммируются и возрастают до тех пор, пока сам объект не разрушается. В электросистемах такие примеры случаются, например, при т. н. «разносе двигателя». Последний разгоняется до тех пор, пока не разлетается на части или пока не перегорает обмотка. Примерно такое происходит с властными структурами государства, которые передают значительную часть власти на места или чиновникам «без тормозов», но потом не могут контролировать и ограничивать их действия, и когда других ограничителей произвольных действий местной власти (например, общественных институтов гражданского общества не существует). Государство, как и любой двигатель, разносит в клочья. Или другая техническая аналогия – отрицательная связь ведет к гашению прямой связи – исполнения. Действие системы ослабевает, система перестает действовать вообще, как бы начинает «лениться» – тогда и короли сначала становятся «ленивыми», а потом просто «голыми». Для Темного Средневековья и для любого народа, еще не представляющего из себя общества, это вполне нормальная, а главное, полезная эротика в духе Андерсена.

В Западноевропейском феодализме не хватило силы власти прямого действия (после раздачи ресурсов и отсутствия опыта их использования и распоряжения) и сил распределенного общинного варварского общества (родовые и общинные иллюзии варваров, как мы уже выше показали, вредны и не имеют потенциала развития). Индивидуализм местного галло-романского населения слишком быстро охватил еще неискушенных в политике людей.

Заканчивая раздел, мы еще раз отмечаем, что формирования вассалитета поддерживалось сверху, но проводилось без понимания возможных его размеров и допустимых границ. Возможно. примитивный индивидуализм вкупе с отчуждением от общественных (понимаемых только как государственные) действий («от нас ничего не зависит», «мы ничего не можем», «на все Воля Божья» и т.п.) в массовом масштабе оказывается ментальным коктейлем, который не дает некоторое время государству существовать как системе управления, а обществу – создать дееспособное государство (гипотеза). Индивидуализм не может быть в такой период ограничен в силу отсутствия каких-либо норм и социальных общественных ограничителей и стандартов поведения в обществе. Тогда становится понятно, что во время оно общество может быть взято «голыми руками» любой внешней силой, что и создавало в прошлом циклический характер развития, а в данной точке и данный момент воспроизвело свой конечный продукт – аннигиляцию государства вплоть до стихийного исправления ментальности, о котором (исправлении) мы будем говорить позже.

Распределение земель в виде бенефиций формируют господство личных отношений. И эти личные отношения развиваются в сторону роста значения людей, получающих ресурсы и с ними новую власть (над людьми), и в сторону ослабления значения личности, отдающей ресурсы – землю и власть – по мере истощения и уменьшения ресурса.

Параллельно начинается процесс создания бенефициальных отношений у частных бенефициантов, имеющих бенефициарием самого короля.

Иерархия подчинения и соподчинения опускает сверху и (или) точнее, разрушается и почкуется сверху. А с другой стороны происходит процесс снизу – процесс добровольного вступления «под крышу» – мы говорим о прекарии, коммендации и т.п.

Коммендация

Итак, у германцев на романской земле мундиум превращается коммендацией – добровольной отдачей себя вместе с имуществом под покровительство могущественного человека – патрона – сеньора. Автор еще раз обращает внимание читателя, на то, что такие ситуации возникают как уникальные в истории человечества. Надо представить себе (низкий) уровень удовлетворения потребностей личности (и его семьи) по Маслоу, чтобы он отдал свое имущество под условие личной связи и материальных обязанностей к другому ЗА ЗАЩИТУ И ПОКРОВИТЕЛЬСТВО. Надо ли говорить, что в такой момент, когда это происходит у отдающихся под покровительства уже НЕТ РОДА, НЕТ ОБЩИНЫ, и более того, НЕТ ГОСУДАРСТВА.

Примечание. В некотором смысле в современном мире до сих пор существуют некоторые отражения в ментальности народов остатков такого состояния. Как-то меценат Сорос заявил, что зарекается заниматься благотворительностью в Китае (его обычная цель организовать подъем самостоятельности личности в науке и в научных исследованиях, чтобы далее процесс шел без поддержки в режиме самогенерации). Причина – в ментальности китайцев использовать чужую бесплатную помощь и покровительство – означает стать если не рабом, то «зависимым», который ожидает всегда далее получать такую или подобную помощь.

Всякий свободный еще человек и даже имущий землевладелец (из галло-романских землевладельцев) стремится найти себе покровителя. Самые знатные – у короля (fideles, antrustiones), остальные – у знати, кто как может. В Каролингское время эти отношения к королю стали именоваться vassi, vassali. А потом вассалы и коменданты завелись у других знатных людей.

Аллоды дробятся с традиционным разделением наследств в земельном хозяйстве у франков. Сохранять малую земельную собственность без защиты от знати, грабежей проходящих войск и местных чиновников (графов, маркграфов, министериалов и т. п.) становится все труднее.

Возникает добровольное превращение собственных аллодов в бенефиции – совершается коммендация – передача патрону имущества, и потом это имущество возвращается к бывшему владельцу уже в качестве бенефиция (с вассальными повинностями и меньшими правами). Это стало именоваться бенефицией поднесенной beneficia oblata в отличие от бенефиции жалованной beneficia data.

Прекарий

Отдельную роль играет и церковь. Она получает множество земель в виде дарений от пожилых людей, мечтающих о прощении грехов. Пустые земли церковь заселяет свободными людьми, становящимися в прекарных отношениях (в зависимости на срок (срочной) или в пожизненном отношении с землевладельцем) в счет оброка или повинностей. Прекарии и церковные бенефиции (от церкви) становятся источников богатств церкви.

Голод и незащищенность очень часто вели к отдаче под покровительство.

Голод как мотив отдачи своей земли и свободы, признается и Саксонской Правдой, и Фризской Правдой (lex Frisonum), упоминается в капитуляриях и встречается в формулах и других источниках как вещь вполне обычная; постоянно говорится об отдаче земли за пропитание и одежду. [Кулишер И. М., с 71].

На фоне сообщений о периодах, когда люди ели других людей (а это конечно, VI – VIII века), коммендации и прекарии выглядят даже аристократизмом.

Не только неопределенность, но и несущественность форм собственности

Происходит разрушение парцеллярного и аллодиального землевладения. Но такое разрушение не ведет к полному уничтожению свободных. В то же время «между свободными и зависимыми не было большой разницы» [Кулишер И. М., с. 82].

Мы должны остаться на позициях Кулишера о наличии всех форм до тех пор, пока, а, возможно, и никогда мы не получим оценок пропорций различных видов личной связи и подчиненности. В любой ситуации, в разных регионах эти пропорции и во времени были различны. Как сказал Кулишер, и считает большинство современных авторов:

Не было различия между свободными и несвободными и в других отношениях – ни в смысле права передвижения, ибо имелись прикрепленные к земле свободные и пользовавшиеся правом перехода servi или mancipia, ни в отношении уплаты подушного сбора – и свободные иногда платят такого рода census de capite., [Кулишер, И. М., с. 82].

Само понятие свободного и зависимого становится со временем неопределенным. Например, Кулишер указывает, что нередко свободные размещались (IX век) на пустующих участках для крепостных (mansi serviles), а несвободные на mansi ingenuiles, так что свободные вынуждены были выполнять повинности, связанные с наделом для крепостных. По Кулишеру в поместье возникают различия, связанные с место человека в пределах поместья: дворовых, несущих временные службы и уплачивающие чинш (ценз) [Кулишер, И. М., с. 83].

Первоначально еще допускалось существование свободных людей, сидящих на крепостных участках, не теряющих вследствие этого своей свободы и не могущих быть лишенными крепостного держания, если они исполняют лежащие на участке повинности. Позже помещик увеличивает оброк для свободного человека, взявшего крепостной участок, и даже лишает его вовсе участка; но все же личная свобода его сохраняется, и он сам всегда может оставить землю. Наконец, и такого различия между крепостными и свободными, держащими крепостной участок, уже не признается: villain и tenentes in villenagio обозначают одно и то же… «Долгое пребывание в зависимости от того же владельца и на одних и тех же участках и повинностях сближало квазикрепостных до неразличимости»; давность лишала лично свободных и важного права перехода. [Кулишер И. М., C. 85].

Все верно. Главное, верно, что «квазикрепостные» неразличимы. Истина в том, что во всем таком многообразии форм главным оставалось основное – возможность перейти или даже бежать. Эта возможность не отвергалась обстоятельствами такого многообразия форм собственности – скорее всего неопределенность форм собственности и статусов только помогла бегству и смене хозяев. Неопределенность оказала помощь в дальнейшем развитии. Этим мы и обосновываем тезис в наименовании раздела.

Оптимизация размеров цепочек зависимости

Примечание СЧ: А вот в жизни поместий, в возможности их роста и разделения должен быть реальный процесс оптимизации форм и размеров управляемых имений, связанный с реальной технологией сбора, хранения и подвоза продовольствия (зерна, винограда, вина и т.п., с состоянием и безопасностью мостов, дорог и пр.). Поэтому последующее управление поместьями и потребление их продукции на месте или перевозка в поместье императора, герцога, графа, или последний сам приезжает со своей свитой и отрядом «кормиться» на месте – это и определяет размер поместного хозяйства и соответственно власть и значение управляющего. Судя по возникающей системе мажордомов – управляющие важнейшими ресурсами (продовольствием) и становятся реальными властителями в королевствах.

Это вполне понятно и имеет отзвук даже в недавней истории России – СССР. Первым распределяющим власть мажордомом СССР был сам И. В. Сталин: секретарь, который посылал номенклатурного партийного работника работать в Саратов или в Хабаровск или устраивал его в аппарат ЦК в Москве или в Петроградский городской комитет – он обладал самым могущественным ресурсом – он «кормил». И отношение личной преданности и личного служения вождю по франкской военной или по партийной большевистской линии и определяет, КУДА будет послан работник, КАКИЕ перспективы у него с землей (или соответственно с партийной карьерой). Более того, в Японской феодальной культуре (как и в других странах на Востоке) это отношение личной преданности поддерживалось фактически заложничеством: испомещением своих родственников или детей при дворе властителя, которому служит данный вассал. Но не то же разве ли делал И. С. Сталин, когда сажал в лагерь жену Калинина или Молотова? Да, именно так делал наш вождь и учитель!!!

Где меньше преданности (в ментальности людей) и больше внешних опасностей, т. е. где вообще больше рисков и меньше надежности, там цепочки короче. Просто нет оснований доверять – доверие короткое – всего на одного человека – человека которого ты знаешь лично. И тогда «вассал моего вассала не мой вассал!» - он не мне предан, а моему вассалу. Во Франции это так, а в Англии не так. Почему? А потому, что в Англии угроз меньше, опасностей вторжений, а знать все равно сильна и так сильна, что успевает и щитовые деньги установить и Хартию вольностей принять. А в Испании наоборот угроза мавров (и рабства) так велика, что складывается ментальность служения (преданности) как общественного интереса. И Государство получается столь сильное, что потом и городу не вздохнуть.

И дольше века длится день! День империй длится до сих пор!

Мы ранее уже приводили механизм разрушения империи. На данных франкского государства хорошо видно, что оно начинает деградировать с самого начала – виной тому еще не изжитые родовые отношения. Трагедия современной Чечни, так и не смогшей стать государством в период после Хасавюрта (1996) до Дагестана (1999) определяется именно этим – ментальность народа еще не изжила родовые связи, а на их основе нельзя построить государство, пока род не перестанет играть свою роль. Т. е. государство начинает разрушаться в момент своего создания. Русь начинала так же.

По сути, далее, как и обычно, см. например, обширный исторический экскурс Макса Вебера по поводу превращения служебных выдач земельных участков в наследственные, некоторые формы имеют или могут иметь к современным (в России) социальным механизмам социальной реструктурации прямое отношение. Поэтому на них мы остановимся.

Опыт раннего феодализма неплохо бы учитывать в практике современного российского управления по поводу наделения бесконтрольными полномочиями региональных назначенцев и подавления ростков гражданского контроля, столь тревожащего наших спешащих в очередной раз стать непроизвольно «ленивыми» руководителей.

Разрушение романской ментальности.

Вырождение иждивенчества и потребительского характера галло-романского населения

Часть населения, которая не способна себя защитить от произвола власти, идет под защиту, или отдается под защиту знатных. Это такой же «добровольный» процесс, как и процесс найма голодного рабочего на работу, человека, который идет на не очень удобную для него работу просто, не найдя лучшей, а ресурсов для проживания больше у него нет. Конечно, это не всегда договор, это часто и не договор, а прямое принуждение. Но это и не всегда принуждение прямое, а во многих случаях и абстрактное – просто опасность, просто вопросы «ты из чьих будешь?».

Вот договоры и их описание или запрос на договоры и запрос по поводу условий коммендации.

Желающие отдать себя под покровительство именно монастырям нередко проявляли чрезвычайные требования, и это говорит о том, что договорные отношения с бенефициарием не всегда были принудительными.

Турский собор 813 г. жалуется на то, что почти всякий, передающий свою землю церкви, требует себе такого же или же двойного или тройного количества церковных земель в пользование, с тем, чтобы они после смерти его перешли и к его сыновьям и близким родственникам. Но еще чаще, по-видимому, бедственное положение дарителя и притеснения его более сильными заставляли передавать свою землю церкви, поступая этим под ее защиту. Нередко даритель сохраняет за собой пожизненное право пользования землей, с тем что после его смерти земля переходит к церкви, причем он выговаривает себе содержание у монастыря, подробно перечисляя все, что ему причитается, пока он остается в миру: 8 солидов, одежду, скот, слугу и служанку, в случае поездки в Италию – верхового и нагруженную (в переводе, вероятно, гужевую или верховую для бенефициария – прим. СЧ) лошадь, а при вступлении в монастырь – отдельную отопляемую келью и ежегодно – одежду, 6 пар сапог, 2 пары перчаток, теплую шапку и постель., [Кулишер И. М., с 71].

Требования часто совершенно иждивенческие, на уровне требований социального обеспечения. И мы понимаем, что в этот период вымывается уходящая в прошлое идеология иждивенчества. Все, кто не может выживать, уходят под крышу. Уходят под крышу и общины – деревни в целом и отдельные хозяева – именно потому позже видно, что в одной деревне проживают жители, имеющие различных хозяев. Здесь мы отмечаем договорный характер появления связи и механизм поиска хозяина.

Таким образом, иждивенчество выбивается, выколачивается у населения его страданиями, поиском любых форм защиты. С другой стороны, последующая жесткость новых покровителей заставляет бывших иждивенцев выживать на строгих, иногда и тяжелых, договорных отношениях. И только с одним новым преимуществом. Они относительно защищены от бесконечного произвола СО СТОРОНЫ. Иждивенчество заканчивается там, где исполняется договор. Иждивенчество не устраняется , если даже договор не исполняется, но оно не устраняется только в одном случае – КОГДА У ИЖДИВЕНЦА ЕЩЕ СУЩЕСТВУЕТ РЕСУРС ИЖДИВЕНИЯ.

Примечание: Когда он, этот ресурс, исчезает в соответствии с иерархией потребностью Маслоу у личности остается только одно – трудиться, т.е. бороться за остаток жизни, если успеет этот остаток сохранить и не умереть (как правило, от голода). Такой период и проходит в этот момент Европа, и она еще будет проходить его многие столетия: в XI – XIV столетиях. Этот период многократно проходил Китай, Индия. Этот период проходила и Россия, но в меньшей степени – так городское население Руси-России сокращалось сильно (в смысле значительно и надолго – на десятки лет – на весьма длительный период для сильного влияния на ментальность) лишь во времена татаро-монгольского нашествия и в гражданскую войну (столицы).

Именно последнего (свободного ресурса) не было у галло-романского населения после разгрома Меровингов. Слабые и пассивные, а также гордые в такой момент просто погибают. Выживающие – это те, кто и здесь идет в личную зависимость к сильным и кто при этом одновременно «вертится или крутится», как говорят в России, выбирая наиболее сильного и щедрого. Таким образом, происходит социально-психологический отбор. И это не менее, чем естественный отбор приемлемых форм поведения, т. е. формирование новой ментальности или новых традиций. Аналогичные явления мы наблюдали, когда вели анализ процессов ранжирования в животном мире, и мы об этом скажем еще ниже. Чистота (простота и приближенность к биологическим праосновам) процесса социального ранжирования, кажется, проявляется в наибольшей степени именно в таких процессах деградации уже развитых и отмирающих социальных форм – Раннее средневековье из этого числа.

Договоры в феодальном обществе

Индивидуальный характер договора

Общее в договорах

Мы уже говорили много ранее о том, что иерархия труда представляет собой систему разделенного труда. Ранее средневековье в Европе демонстрирует нам процесс вторичного формирования системы разделения труда (взамен утраченной империи). Эта система, как мы знаем обычно (как мы знаем на чистых новых процессах – с нуля) строится по принципу – делать «как надо» И мы знаем, что при создании таких систем всегда имеет большой общественный интерес. Традиции общества, как правило, больше мешают, поскольку традиции не имеют образцов нового поведения, и роль харизмы, энергия лидера преодолевает старые традиции, создавая новые правила, новые традиции (или новые бюрократические правила). Тогда для новых правил и форм поведения возникает новая элита, которая и строит и развивает новую систему. Новые руководители всех уровней на некоторый период формируются как специалисты, пока правила не входят в конфликт с изменяющимися реалиями жизни и действия – ПОКА СИСТЕМА НЕ УСТАРЕВАЕТ.

Наоборот, при разрушении уже существующей системы – КОГДА ОНА УСТАРЕВАЕТ (а устаревает она в связи с монопольным характером своего существования, см. ссылку) – в системе возникает тенденция к замене элиты специалистов (устаревших технологий) на людей лично, преданных руководству иерархии, и такое управление только ускоряет разрушение разделения труда и собственно властные функции элиты в целом и функционирование иерархии как единой системы. Система разрушается, чтобы потом возникнуть, примерно, тем способом, который мы сейчас и рассматриваем. Феодализм предоставляет нам еще раз углубиться в великую тайну этого циклического в длительной ретроспективе процесса.

Динамика договора от Рима к франкам

Что же происходит с этих позиций в раннем Средневековье? Сначала А) о договоре Рима и варваров. Формирование варварских королевств в отличие от создания управления с нуля (и без чужих шаблонов) происходит в условиях гибели великой (и со стороны кажущейся могучей и прекрасной или позже, слабой развратной, лживой, двуличной) Римской империи. Распадающаяся ткань Римской Западной империи представляет молодой варварской культуре (чистый лист с позиций культуры управления государством на момент начала знакомства) образцы поведения в системе личной преданности по образцам императорского дворца (готы, позже и в более поздней фазе, франки через элиту романизированного населения). Эти образцы поведения, включая самый чудовищный индивидуализм, жестокость и личный договор по поводу раздела государственных привилегий и расхищения ресурсов, воспринимаются как норма. И других норм – нет. Этот личный договор и личное и даже гедонистическое во многом отношение к распределению власти и к наличным ресурсам все идет от Рима – места последнего пира во время чумы. Таким образом, именно, личный договор (между коррупционерами) по общественным делам, а не равное ПРАВО гражданина Рима, и другие достижения юриспруденции и т. п. передала мать-империя своим совращаемым невинным детям, невинным, добавим в том смысле, в каком младенец в люльке тянется к игрушкам в песочнице и, изучая, ломает их. Только основной массе этих «младенцев» от 15 до 50 лет. И эти «дети» в вопросах государственного строительства вооружены копьями germes – отсюда «германцы», и одновременно они – мастера по убийствам и грабежу, крушат и ломают, все, что встретят на своем пути.

Мы не исключаем, что если бы они уничтожили ВСЕ коренное население на территории, куда пришли, история совершила бы еще один лишний многосотлетний виток (цикл) построения и разрушения.

Итак, личный договор римлянина (императора) и варвара-вождя – это есть сцепка соприкасающихся культур – старой распадающейся (и с отчуждением и пассивностью) и новой «смелой и без комплексов» варварской культуры.

Когда говорят Б) о личном договоре у германцев и между германцами, то это надо понимать как вторичное, а не коренное явления у германцев или у норманнов. «Кто со мною идет в Галлию?» или «Кто со мной идет на викинг?» или в древности «Кто со мной идет на охоту?» – это не договор службы. Это, скорее, контракт о совместной охоте и о разделе продукции, и дело действительно совместное, и все сражаются, и все участники – это ближе к общине. Но это – добровольно, поскольку это опасно. Для современной бизнес-культуры – это скорее договор о паевом инновационном сотрудничестве – участие в деле с большим риском.

Далее договор из «труда охоты», трансформируется в В) договор о государственном управлении или договор о государственной службе, понимаемой как личная служба – а это совсем иное. И Спасский верно заметил границу перехода старого статуса Кенига (вождя в войне) в новый статус поземельного короля («король» (карол) – от «Карла» Мартелла – churl – простолюдин по-английски). Статус или состояние охоты на добычу резко отличен от статуса и состояния постоянной жизни на одном месте (ибо больше грабить некого).

Этот личный договор теперь образует и связывает не участие в общем ДЕЛЕ, а соучастие в РАЗДЕЛЕ И ОБЛАДАНИИ (и взаимопомощи в обладании) земельным и человеческим ресурсом, и о взаимном оказании услуг. Но только после Маркса и его преодоления и в отличие от западноевропейской (от XVIII до XIX веков) доминанты права, мы понимаем: дело не в просто разделе и обладании собственности, а в способе выживания на основе разделенных ресурсов, которое в производящем хозяйстве должно вылиться в производство и в изъятие прибавочного продукта.

Договор Б) или нечто от договоренности в части «труда войны» (почти «производство и взаимодействие при производстве») преобразовалось в В) «умственный труд управления для войны или просто труд войны» или «труд потребления для войны», если управление фактически отсутствует. И договор совместной охоты-войны Б) был добровольным тогда, в первом варианте, и к нашему удивлению остался добровольным или почти добровольным (захотел – пришел, захотел – оставил-вернул землю и ушел) В НОВОМ ВАРИАНТЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ – В). Здесь есть преемственность второго из первого – простое перенесение на государственную службу традиций прошлой молодецкой разбойничьей вольницы. И заметьте, это ПОЧТИ обычный договор найма на работу. Но чем он славен, чем он нов в том времени, в ту эпоху? Он нов не только в ТУ ЭПОХУ, в VI веке от Р. Х., он нов даже для РОССИИ XXI века. И стоит на это обратить внимание!

Отсутствие права разрыва договора (права ухода)

В земледельческих империях – в военных государствах до Европы – личный договор или просто договор (другого нет) – это не шутейное дело! Служащему оставить правителя или императора, оставить и уйти, оставить пост, хотя бы объявив об этом заранее – это почти преступление, а обычно и всегда преступление. Достаточно вспомнить Князя Курбского, или «государственный» подход террориста Нечаева – отступников убивают. В позднем Риме – это тоже преследовалось довольно часто. В советской истории (и в современной ментальности) – это перебежчик, предатель! То же и в современных спецслужбах, готовых всегда убить перебежчика, даже просто уволившегося, да есть ли там право на увольнение? Кто бы ни убил Литвиненко – это смерть из разряда мести, это в порядке борьбы с правом личного договора и правом договора работника с государством! Это претензия на бесправие управления всяким, кто положил свой палец на горнило государственной власти. Кладешь палец, а рискуешь не рукой по локоть, а головой. Все дело лишь в статусе – умереть по «договору» с государством от самого момента рождения и на основании только рождения, умереть по разному. Или в сабельной окрошке, или пушечным мясом, а то и во вражеском окружении, в голодную блокаду. Или умереть более ярко, например, быть расстрелянным (казненным) и даже позже реабилитированным или канонизированным, например, во времена Ивана Грозного или даже в Западном Риме. Власть от Позднего Рима до современной нам России только тогда отпускает слугу – «холопа», когда он уже не нужен, выработан, или каким-либо образом «перестал соответствовать». Но власть имперская не выбрасывает такого человека, если не убивает – он слишком много знает, и старый корабль может дать «течь». Для пенсионного возраста есть почетные ссылки или позиции (послом или работой в международных организациях). Так было и в партийной системе СССР.

Итак, в этом раннем договоре воина с королем В) еще заложена «свобода уйти» или «свобода разорвать» договор. Это обстоятельство и есть великий прогресс, приближающий отношения сторон к современному режиму найма.

Договор крестьянина и община

Договор – передача паттерна сверху вниз – от короля к Жаку

Почему мы так подробно заняты этой темой? Потому, что личный договор коррупции в распадающейся империи, попавший (случайно?) в норму государственного общественного строительства нового королевства (вассалитет), оказался как бы «деревянным кирпичом» при строительстве нового государственного здания, смешав ментальность римского распада с энергией строительства. А здание, возникающее из недолговечного материала, не может стоять долго! Но этот личный договор, распространяясь вниз, – несет закрепление ментальности личной ответственности, свободы и индивидуального решения каждого без ссылки на общие, не зависящие от личности обстоятельства, которые действительно могут существовать (в виде т.н. «государственных интересов»). Личный договор потому мобилизует личность вообще!

Мы не абсолютизируем договор обстоятельствами франкского общества. Индивидуальные решения и договоры уже развиты в Позднем Риме на бытовом уровне. Но на их энергия накладывается общее бесправие, безнадежность, отчуждение, страх перед будущим последних столетий Позднего Рима. Германцы вдохнули в договор новую жизнь – пока все они были вооружены и чувствовали себя равными.

Верхний пласт отношений верхушки – он предшествует, и он образец. И договор внизу – слепок договора и его практики наверху. Наиболее полно смелость копирования вассалом поведения сеньора находит свое отражение в копировании собственного претензий и статуса самого КОРОЛЯ. Каждый сам себе король. Вот образцы поведения и сохраненных фраз:

Я не удостаиваюсь быть князем, но могу быть королем: «я Роган» – вот что было девизом, например, бретонского дома Роганов И не только бретонский дом, который все же был видным аристократическим домом во Франции, но и какой-нибудь Куси, мелкий барон, сидевший возле Парижа, имел девиз такого рода: «Я не герцог, не маркиз – я государь», и он был прав, потому что в своем поместье он обладал такой же властью, как и король, хотя владения последнего были больше.» [Спасский А, А., с. 220].

Это не только местное явление – это результат передачи галло-романской культуры Римского общества – сейчас бы сказали, это «махровый», индивидуализм – это от Рима, а потом бы добавили, а наглость и самомнение – от варварства победителей, от непуганности властью, в которой король – просто бывший командир твоего взвода. В этой смелости что-то и от Рима, это нам напоминает и наглость римских легионов, каждый из которых вправе был объявить своего консула императором.

И тогда, в таком представлении наглости и амбиций верхов, где каждый самое малое десятый – это потенциальный король (как и в России – руководитель маленькой партии в начале 1990-х годов или как «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом»), мы понимаем, что это передавалось и крестьянскому населению (франков). Прежде всего, с такими амбициями и самолюбием община была не вполне по российским меркам общиной.

И второе! Заключение личного договора – это, в последующем и ключ от закрытого замка. Это указание на возможность его добровольного расторжения. А добровольный уход, право ухода – это уход почвы из-под фундамента любого здания, и фундамента иерархии труда, в том числе. Это одно из реальных ограничений к произволу власти, сдвиг к «ленивости» властителей, ограничения к чрезмерной эксплуатации. И, значит, – это путь и шанс к мотивации, динамизму и развитию![4]

Идея личного договора – это и путь к разрушению конформизма в обществе, которое просто пропитано им по обстоятельствам и тяжести жизни (крестьянская соседская земельная община) и необходимости постоянной традиции воинской мобилизации. Договор – личный договор, а не коллективный – все решения жителей самостоятельные и принимаются и должны приниматься безусловно в личном порядке. Даже при безысходности[5].

Личный договор служения и преданности идущий от короля и воина спускается далее к воину-крестьянину, и потом просто к мирному крестьянину, когда такой крестьянин теряет военную функцию. Сельский мир получает модель или стереотип договора по земле и повинностям, чиншам. Этот договор ДЛЯ ПРОСТОГО КРЕСТЬЯНИНА ВСЕГДА ЛИЧНЫЙ. Во Франции многие деревни включали людей – жителей одной общины, но имеющих разных хозяев-сеньоров. Это аргумент, указывающий на личный характер договоров нижнего уровня. Иногда в деревне могли присутствовать люди свыше десятка хозяев и почти всегда свыше одного хозяина. В принципе это не исключало и возможности смены хозяина (земли, не свободы) и внутри одной земельной общины[6].

И потому то, что личный договор, развитый и принятый варварами как система, воспрепятствовал формированию полноценной соседской общины старого традиционного типа или сильно ее модифицировал – персонализировал участие в общине и во всякой корпорации, например, впоследствии в ремесленном цехе или гильдии, – это несомненно.

Разбросанность земель отдельных хозяев также является аргументом, указывающим на индивидуальный и стихийный характер договоров о земельных держаниях (комменды, прекариев, бенефиций возвращенных). Например, по одному лишь Мозелю насчитывалось 78 различных владений, владения Верденского монастыря в Вестфалии включали 450 земельных держаний, разбросанных на территории 250 кв. миль – барщины не было, и все участки имели оброчный характер, [Кулишер И.М., 94]. Это и доказывает факт индивидуальных договоров.

Слабая община в начальной фазе и сильный крестьянин

Мы уже ссылались на материалы, говорящие о большой мобильности и и миграциях – Это видно из статей Салической Правды – приходят новые крестьяне, и каждый общинник имеет свое мнение на счет пришельца – это большая свобода мышления – ОНА УЖЕ ОТРАЖЕНА ДОКУМЕНТОМ. Это означает, что ТАК УЖЕ ДЕЛАЮТ. И это практика. Но что важно – закон признает даже не большинство по части мнения о пришельце. Он признает мнение ОДНОГО члена общины! Это говорит об очень слабом конформизме в общине франков. А если это и не говорит, а есть только мнение романских авторов и помощников в создании Правды, то документ указывает, КАК влияла ментальность романского типа на германский обычай. Но, скорее, это отражает реальность, ибо речь идет о франках – свободных тяжеловооруженных пеших воинах. И каждый еще не величина, близкая к нулю.

А далее по времени разрушения Франкского королевства, потом империи Каролингов мы видим, что община есть. И в то же время община не прикрывает своих членов (до X века). Каждый «выкручивается» сам. И потому многие ведут себя самостоятельно, и сами ведут переговоры и заключают договоры с сеньорами. Хотя существуют договоры коллективные.

Более того, в сравнении с Римом, который пытался и эффективно сцеплял своих членов общностью налога на территорию и земли (в городе, но это и была чаще поземельная община), во франкской монархии не было обязанности соседей платить подати за умерших или бежавших владельцев земли [Кулишер И. М., с. 36А].

Это состояние слабости общины подтверждают и множественные сообщения о том, что в одной деревне крестьяне лично обязаны разным сеньорам, а часть крестьян свободна. В деревне могут быть зависимые крестьяне от разных сеньоров (до десятка хозяев). Более того, некоторые бедные сеньоры живут в этой же деревне. Каковы отношения с землей? Это вопрос! Но повинности на барском поместье в любом случае выполнялись в хозяйстве сеньора. В этих условиях община как целое не может ни за что отвечать – возможно, ее объединяют лишь общинные угодья – лес, река, луг. Такие данные как общий интерес – существуют.

Некоторые историки говорят о том, что в Европе того времени у зависимых не было привязки к земле [Гуревич, А. Я.]. И что существовали отношения личного служения обязанных людей, эти люди могли иметь землю, или служить иным образом. Потому повинностями каждый обязан был только своему сеньору (и его семье). И каким образом ты добываешь хлеб насущный (в сельской общине, домашним ремеслом, промыслом или иным образом – торговлей) – это твое дело и условия твоего договора. Это еще раз говорит об особом характере соседской общины.

Привязка к земле означала часто также вид и размер повинностей, но, тем не менее, сама привязка шла через волю самого сеньора, через размещение его крестьянина на землю. А процесс размещения на земле был в руках сеньора в момент очередного договора крестьянина с землевладельцем. Потому место на земле у крестьянина было опосредовано его договором, контрактом с сеньором.

В реальности управление своими крестьянами каждый сеньор вел через местных назначенных своих же крепостных крестьян – прево (управляющих). Они, кстати, быстро становились богатыми. Управляющий мог быть назначен и на несколько деревень сразу. Такие уполномоченные раздавали задания остальным своим крестьянам в деревне и следили за работами на барщинном поле, которое обычно отстояло от крестьянских наделов дальше от деревни на отдельных расчистках. Они также собирали оброки, судил их. При наличии нескольких хозяев, естественно, и господских земель было несколько, и в одной деревне могло быть несколько барщинных (складских) дворов [Лампрехт К., т. 2., с. 42-43 ].

Крестьянин был значительно свободнее от общины в те Темные времена, чем советский человек от своего трудового коллектива (в городе, на предприятии). Он мог сказать «Нет!». И он мог свою землю отдать знатному человеку, если это не общинная часть земли, находящаяся в переделе.

Мы можем предполагать, что все высшее общество того времени (король и знать) считали крестьянина слабым. Вот И. М. Кулишер говорит не об общине, а о власти военной и о разделении власти, указывая на слабость свободных крестьян:

«(Занятие войной) перешло в руки рыцарей. Но такое превращение свободных и профессиональных земледельцев, лишая их защиты, лишая их той силы, которую имел воин, необходимо отдавало их во власть высшего класса. Это состояние нашло в себе выражение в капитулярии 847 г., которым признана обязательность сеньориата: всякий liber обязан приискать себе сеньора. Социальные условия раннего Средневековья, когда каждый вынужден был защищать сам себя, не допускали по общему правилу существования класса «бедных свободных», т. е. людей бессильных» [Кулишер И. М., с. 85].

Однако, в этой признаваемой слабости есть новая сила – одинокий человек многократно более мобилизован к труду и к ответственности, чем тот, который повязан общиной, ее безопасностью и традициями прижизненного вечного коллектива. Ему опаснее. Но он свободнее.

Именно потому договорный характер в почти римском виде сложился и реализовался в Западной Европе (сначала Франции). А жестокость договора (комменда – отдать себя за безопасность или обратная бенефиция – подарить землю за право на ней работать) – это не от лукавого. Это от жестокости того сплава гедонистического себялюбия и индивидуализма и смелости варварства, который возник приходом второго на руины (или вызревающий компост?) первого.

Сильная новая крестьянская община как второй этап

По данным XI–XIII веков рост плотности населения и внутренние процессы развития в деревне привели к видимому историками усилению роли соседской общины на Северо-западе Европы. В этом усилении следует, вероятно, видеть нечто новое, отличающее крестьянскую общину Запада как союз или кооперацию самостоятельных индивидов.

Это новое должно наследовать способность крестьян переходить и вообще иметь свое мнение по поводу отношения к власти, к сеньору и фиску, объему услуг и чиншей держателей. Кроме того, крестьяне, находясь рядом и в одной деревне, но «в крепости» за разными сеньорами, должны были постоянно обсуждать и сравнивать службы и оброки своим хозяевам. Уже само сравнение (вспомним эксперименты Эша (Ash)) есть модель формирования социального оптимизма, отсутствия монополии и отрицание безысходности. «У него условия лучше, чем у меня – чем я хуже!». Это не многовековая традиция подчинения вечному государству с одной нормой для всех.

Это ново в отношении к предшествующим соседским общинам, прошедшим только путь от родовой общины или группы родовых общин в племени или общинам. Это ново для общин, находящихся под тяжелым государственным гнетом.

Предполагаю, что эту новизну не могут увидеть (в смысле отличить и удивиться) историки Запада, которые не жили на Востоке, например, в Китае, Индии или России, ни историки России, которые в своем большинстве не могут понять, чем крепостничество в России отличается от держателей земли Запада.

Крестьянин, чьи предки переселялись неоднократно, и чьи соседи готовы сняться и поменять сеньора, много ближе к тем «собакам Павлова», которые перепрыгивают через ограду при загорающейся лампочке перед электрическим разрядом (эксперимент Селигмена). Но если крестьяне разных господ, то среди них есть и те, кто бежал из других частей страны от плохих хозяев. Это и пример того, что судьбу можно решить иначе, чем вечным послушанием. Крестьяне в такой многоальтернативной среде вполне способны «перепрыгнуть» через свою слабость.

Это только гипотеза. Но так ДОЛЖНО БЫТЬ. Этого требует фактическая альтернативность в РАМКАХ ОДНОЙ ДЕРЕВНИ (это уже не гипотеза, а факт). Когда-то личные детские наблюдения дали повод вспомнить о том, как две домработницы из деревни в городе при встрече «перемывали кости» своим хозяйкам (это потребность в общении). У крестьян и в любой общине в прошлом такие обсуждения могли быть просто нормой. Но тон и оптимизм задает возможность многих альтернатив в одной деревне, отсутствие в ней единообразия.

Крестьянин в России или в более древних земледельческих деспотиях (в среднем и в целом) воспринимает среду обитания как данную навечно и более готов жить одним днем, чем, что-то изменить. В этом он человек с «выученной беспомощностью».

Другими словами, крестьяне новых общин, возникших постепенно из хуторов франков – (2–3 семьи) много менее конформны, способны в продолжение своего охотничьего и воинского инстинкта, к проведению в жизнь собственных взглядов и к самоорганизации. Кроме того, они способны покинуть старую общину или придти в новую. Они способны заключить новый договор или разорвать старый договор. Их паттерны развития уже много ближе к свободе найма, хотя мы предполагаем, что эти способности или ментальные особенности были распространены очень неравномерно, например, области, не испытывавшие больших разорений и практики бегства, в прошлом это Южная Франция, сохранили романскую ментальность и принадлежность к сельской соседской общине (конформистскую преданность) в наибольшей степени.

И при этом среди крестьян могут сохраняться ненависть к изобретениям (господ), к техническим новациям, религиозные страхи (Ле Гофф, Ж. Дюби) – все это отражено в исторических материалах и сопутствует, но не противоречит сказанному выше.

Примечание: кстати, можно оценить и неравномерность исторического материала Западной Европы по крестьянской тематике того времени. Кто и когда будет описывать такие несерьезные вещи, как разговор нищих простолюдин меж собою. Монастырские летописи нам готовы сохранить общие страхи, несчастья и суеверия, но практически совсем не могут коснуться столь низменных тем крестьянского быта.

Договор крестьянина с лордом. Насилие и контракт. Дуглас Норт и неоклассицизм. Транзакционные издержки

Дуглас Норт вместе с Робертом Томасом формируют теорию полного контракта крестьянина с лордом: барщинные обязанности и службы в обмен на защиту военную и судебную. Изначально в тексте говорится о полном контракте без оговорок [North D. C., Thomas R. P., 1971, с. 778]. Позже авторы упоминают элементы насилия в формировании «контракта», не уточняя период. Вообще же они рассматривают контракт и весь свой анализ на период сложившихся «кутюмов», т.е. традиций в крестьянской общине. Между тем нас интересует именно начало формирования таких традиций. И в период возникновения первых массовых «крепостей» крестьян «за лорда» можно уверенно утверждать, что логика закрепощения или комменды на самом нижнем уровне совсем не соответствует каким-либо возможностям выбора, кроме единственного выбора между крепостной жизнью и голодной смертью.

Мы постараемся воспроизвести логику такого «контракта», провести его реинжиниринг.

Добровольный уход индивидуального хозяйства в зависимость и комменда – есть явление такого порядка – «меня грабят все и в том числе мой будущий хозяин (грабеж). Когда я иду под своего хозяина, я отдаю ему свою землю и становлюсь слугой – теперь я делаю то, что он от меня требует, но он не грабит меня бесконечно потому, что я его собственность», и «уничтожать меня нет никакого смысла, меня нужно и можно использовать многократно». Уже просто ограничение произвола происходит от того, что «я, моя семья, и мое хозяйство есть часть собственности хозяина, и разрушать мое хозяйство у хозяина нет оснований – но у него появляются основания и защищать меня».

И здесь мы обращаемся к нашему опыту описания биологического мира и теории формирования статусов в животном мире. В мире социальном комменда образует нечто похоже, но более сложное и отложенное – не потребление текущего куска добычи (аналог социальный – текущего урожая), а заботу о будущих отношениях и о всех будущих урожаях. Другими словами возникает формирование взаимных статусов (переход слабого из статуса «чужой» в статус «свой»), которое приводит к сохранению и сбережению ресурсов не только текущего, но и будущего труда подчиненной семьи или рода, иногда и реже деревни в целом.

Являются ли эти рассуждения под влиянием реального и потенциального насилия «рациональным» поведением? Безусловно! Описываются ли они хоть как-то количественно? Пока, ни в коей мере! Как не описывается пока количественно риск насилия и его ущерб. Однако в этих рассуждениях проводится «эйкономос» - логика ведения хозяйства одной семьи, и соотношение работника и его труда с вооруженным грабителем, последний переходит постепенно в статус хозяина-защитника.

В обоснование реальности этих рассуждений именно уровня отдельной индивидуальной семьи мы приводим два исторических факта.

Первое – индивидуальный массовый процесс выбора хозяев. И это доказывается наличием в деревне людей нескольких сеньоров.

Второе основание - это юридическое явление – «формарьяж» – разрешении на брак. Феномен означает, что формирование семьи любого члена крепостного индивидуального хозяйства важен для хозяина с юридической точки – ведь если девушка выходит замуж за крепостного другого хозяина, то хозяин теряет девушку и ее приплод. Она переходит в чужую семью и в собственность другого хозяина. Институт разрешения именно и препятствует таким уходам. Поскольку в одной деревне могут быть люди разных хозяев, то такие ситуации должны быть достаточно часты – хозяева должны разбираться между собой.

Вот почему изначально, т.е. с начала формирования собственно феодальных отношений (и отсутствия их традиций) формула «контракта» Норта и Томаса неверна, но в этой точке НАЧАЛА прикрепления сливаются вместе и насилие, и рациональность подчинения, и эта пара факторов ведет к дальнейшему развитию хозяйства. Трагичность и противоречивость явления очевидны, но мы являемся свидетелями совсем не безоблачного развития человечества и в предшествующие эпохи распространения земледелия.

Итак, «транзакционные издержки» теории обмена Норта и неоклассической политэкономии в данном случае совсем не годятся. Нам стоит подумать о политэкономии простого и прибавочного труда в отдельной крестьянской семье (и отдельно в крестьянской общине – крепкой и слабой). Эта система теснейшим образом включает предшествующие психологические установки или традиции (учитывающие предшествующий опыт нескольких поколений крестьян) в отношении порядков прошлого изъятия прибавочного продукта, и теории Маклелланда и Сэлигмена здесь были бы вполне уместны.

Каким образом, мы будем анализировать количественно (и измерениями в современных обществах) ментальность и психологический фактор в поведении традиционных или отстающих обществ в отношении работы с налогами и в отношении с государством и его текущей коррупцией – это большая проблема для новых социологов, социальных психологов и историков. Но это важно для всего мира и его транзита к современным социальным отношениям плюс с исключением же в современном обществе того неонегатива, который эти отношения привносят.

Договоры знати и их следствия

Когда преданность «становится в чести»

Мы уже говорили, что личная преданность как институт возникает из стремления обеспечить безусловное подчинение и поддержку, независимые от содержания действия старшего или патрона. В те времена, когда отсутствует общая цель деятельности всего общества (внешние опасности, или выбранные светлые пути в области духовного или материального строительство[7]) простой по ментальности власти очень трудно, особенно в момент нового государственного строительства (когда нет традиции) объяснить простому по ментальности народу свое значение и свою легитимность. И если глубина логики не выше простой борьбы за власть, то воодушевить общество (которое стремится распасться в такой момент на множество собственных частных интересов) просто невозможно. Традиция и нравы противостоят этому или вообще не касаются этого, если государство ново.

Особенность формирования государственности франков (и готов и т.п.) состоит в том, что они застали и использовали ментальность индивидуализма в самом худом смысле этого слова у гниющего имперского общества, причем, использовали еще до того, как вторглись в это общество полностью. Мы еще раз отмечаем, что варвары Европы не смогли полностью уничтожить прежнюю местную культуру, как это могло иметь место в предшествующие периоды взаимодействия с периферией – и это тоже феномен относительной полноты земледелия. Индивидуализм и интриги, модели изощренной борьбы за власть, оказались смонтированы в мышлении варваров на фоне их общинных форм и сняли на уровне новой элиты все иллюзии или модели общинного или квазиобщественного характера.

Цель жизни и актуальность боевой жизни и военного движения мотивировались исключительно грабежом и успехами войны. Коллективный грабеж с целью последующего личного раздела награбленного немедленно превращает общественное дело в личное. Это НАЧАЛО (т.е. «викинг») не образует сам по себе основы для построения паттернов последующей общественной активности любого другого рода, например, самой цели общественного государственного строительства. Отсюда и личная преданность в бою, как общественная поддержка вождя и ядра воинства, автоматически и немедленно переносится на всю последующую активность в государственном строительстве, например, у франков, поскольку других и предшествующих моделей поведения в культуре франков не было[8]. Еще раз – насилие с целью грабежа сразу же и безусловно переносится на цель «государственного управления», когда все действия еще даже не именуются государственными по форме, но по сути уже являются.

В военной деятельности и Поздний Рим, и германские боевые действия просто кишат изменами, переходом части союзников на сторону противника и все то, что именуется «вероломством» (сломом веры и доверия). Часто и просто обычно такие измены происходят в момент, когда отдельные подданные или вассалы с логикой ребенка (а мы знаем теперь, что и с логикой рядовых в стаде обезьян) приходят к выводу о том, что перейти на чужую сторону выгоднее, когда она сильнее. Измены обусловлены выбором стороны, потенциально и в представлении изменника более сильной (для участия в последующем разделе добычи) – это выбор и эти решения в реальности означают трусость. В английском они именуются словом coward – трусость, что происходит от сочетания «проявить заботу ward в соответствии с… – co» или «подсуетиться». Этот термин презрительный, но не драматически. Стоит ли говорить, что в русском языке термин «трусость» в этом смысле применяется к действиям именно «на поле боя» и более точно характеризуется как «измена» собственной стороне – «коварство» (измена). Для русских это более сильный термин, чем для европейцев, которые прошли период измен и предательств настолько широко, что острота их (восприятия) несколько ослабла – вероятно, драматизм тех войн (и измен) был менее острым и трагичным.

Примечание: Отсюда, кстати, и резкое отличие в сдаче крепостей, городов, сдачи просто врагу в окружении – между европейцами и русскими, которыми у нас часто гордятся. В реальности – это сформированная ментальность от многосотлетнего соседства с опасной периферией – набегами с Востока. Успех врага, если и сохраняет жизнь, то резко изменяют статус (увод в рабство). В Европе этого уже долгое время не было, что и изменило оношение. Однако, пример с приходом франков в Суассон лишь дополняет доказательный ряд

Вот отсюда из практики неверности и возникает стремление власть имущих набрать лично преданных людей, которые будут служить БЕЗУСЛОВНО, т.е. независимо от целей, поступков и амбиций патрона[9]. Это и есть настоящее назначение социальной функции, именуемой «вассалитет».

Но за это удовольствие надо платить. И мы обращаемся к формированию новых требований к «государственной службе».

Спрос на преданность рождает предложение товара «Верность» и «Честь»

Попытка купить преданность, заплатить за нее, купля преданности без обсуждений, когда не обсуждается мнение старшего или сеньора (вассалы всегда были на положении младших), формирует, в свою очередь, понятие личного договора купли-продажи преданности или услуги преданности, СЛУЖБЫ. А в качестве символа и знака скрепления договора возникает обязанность клятвы и традиция или обязанность «держать слово».

Отсюда формируется потребность в наличии товара, который имеет спрос – товара «чести» данного человека как характеристики качества и надежности покупаемой услуги или самого качества рабочей силы.

Вассал должен быть не только хорошим воином и сопровождать сеньора в военных действиях (норматив 30–40 дней). Самое главное – вассал обязан не оставлять сеньора на поле боя. В предшествующих традициях франков первоначально присутствовало требование пасть в бою, если погиб вождь и не вернуться живым. В Средневековье это требование получает иную окраску, вассалы обязаны не «предавать» его или не «изменять» ему. Самым большим преступлением для вассала было оставить сеньора на поле боя и уйти с поля боя в момент сражения. Этот проступок далее представлялся на суд вассалов данного сеньора, которые служили сеньору – суд равных, что тоже говорит об определенных правах и правилах справедливости, см. А. А. Спасский. Вероятно, в армиях Европы отражением этой традиции позже был офицерский «суд чести».

При сражении вассалы защищают своего государя, а в случае его смерти бьются за то, чтобы тело не досталось врагу, а было возвращено в замок и передано родственникам.

Второе – обязанность выкупать хозяина, попавшего в плен[10]. Эта обязанность возлагалась на крестьян, но сбор выкупа, естественно организовывали вассалы.

Вассалитет имеет дополнительные особенности, которые возникают постепенно. Возрастает цепочка в иерархии: король и несколько тысяч прямых вассалов – герцоги – графы – бароны и шателены (chatelain (château) – владелец замка, кастелян)– рыцари (milites) и «однощитные» – «простые» рыцари. Происходит локализация ответственности зависимых людей от сеньоров – ответственность распространяется только на ближайший уровень. Этот принцип «Вассал моего вассала – не мой вассал» четко определяет ответственность во Франции и Германии в XII–XIII веках. Такая локализация устраняет проблемы верности людей, подчиненных тому сеньору, который меняет своего патрона. Иначе, все подчиненные ниже люди должны были бы поголовно менять присягу, а количество присяг всем вышестоящим могло многократно умножаться.

Проблема существовала, вероятно, еще при Карле Великом, который тщетно пытался принять присягу от всех вассалов, а потом ограничился требованием, чтобы каждый имущий имел своего сеньора. В конечном счете, плохая связь и отсутствие защиты далекой центральной власти делает этот принцип прямой ответственности единственным рациональным и минимально контролируемым, [История Европы, с. 266]. В Англии король считал своими вассалами и вассалов, подчиненных своим прямым, но Англия демонстрировала отставание в феодальном развитии сначала, т. е. до XI–XII вв. а позже произошло резкое ускорение и рационализация феодальных отношений в связи с повышенной безопасностью Альбиона в сравнении с материком и с началом подъема торговли в Европе.

Итак, не только смелость и профессионализм, но «верность» и честь», т. е. сохранение данного слова или точнее исполнение условий договора, становится важнейшей характеристикой всякого потенциального вассала – а это обычно юноши – многочисленные младшие дети сеньоров, лишенные основного наследства по старшинству. Они вынуждены далее искать вассальной службы при дворах других сеньоров, что означает «поиск работы» и «оплаты» – фьефа. Для каждого из них всякое сомнение в их «чести» или в нарушении «слова», не говоря уже о «трусости» или «слабости в поединках» – является подрывом статуса и возможности получить «работу». Конечно, эта «честь» и «верность» носит очень локальный характер. Она, например, не обязывает возвращать долг ростовщику-еврею (других тогда не было) или расплатиться за постой, она не запрещает отнять у проезжего купца припас в момент похода, или не исключает возможности насилия над приглянувшейся при проезде женщиной-крестьянкой.

Тем не менее, последующие черты уже не политического вассального, а коммерческого договора предполагают участниками людей, известных в обществе, как имеющих статус «людей слова», людей, «соблюдающих клятву». Слово или договор, возникающий еще в отсутствии письменных договоров, и потому в присутствии множества свидетелей, становится важным в истории развития Европы, поскольку в Европе впервые возникает потребность в развитии договоров – вассальный договор – это исторически первый в этом потоке.

С ростом количества такого необеспеченного (землей) юношества конкуренция между юношами-рыцарями возрастает. Они беднеют, часть становится бродячими, превращается в профессиональных разбойников или наемников.

Сбои службы в системе вассалитета

Важным фактором в выполнении своих обязательств был порядок участия вассалов в боевых действиях сеньора. Иногда срок ежегодной службы (40 дней) истекал, и часть вассалов покидала своего сеньора. И это было не самым трагичным.

Вассалитет дал сбой как формальная система в случае, когда некоторые знатные люди стремились получить бенефиции от нескольких сеньоров сразу.

Ле Гофф отмечает множественность вассальных связей. Почти каждый вассал был человеком нескольких сеньоров, «и это часто затруднительное для него положение позволяло ему обещать самому щедрому из своих сеньоров преимущественную перед другими верность».

По данным и примеру Жоржа Дюби множественность вассалитета могла искусственно вызываться первыми сеньорами. И это действительно сбои в системе вассалитета. Граф, который имеет вассала и ряд пограничных с ним важных соседей и противников, может предложить своему вассалу пойти на службу соседнему графу, на чьи земли или замки и крепости он смотрит с вожделением. Заодно он предполагает быть «в курсе» политический или военных планов своего соседа-противника через «агента». А двойной вассал, таким образом, оказывается двойным агентом, человеком, ведущим двойную игру. Получая фиск или фьеф от второго сеньора, двойной вассал далее выбирает, кому выгодней служить с учетом потенциала и роста (ослабления) того и другого. Фактически, как показывает материал, приведенный Жоржем Дюби, двойной вассал Хуго из Люзиньяна вымогает поместья или фиски, фьефы, у того или у другого, отслеживая собственный интерес [Дюби Ж., с. 100]. Следствием такой борьбы оказывается, как и для всей прочей феодальной знати, переход от вербальных ожиданий, обещаний с обеих сторон в договоре к фиксации условий договора на бумаге и минимальное привлечение юристов к формированию договоров, оформление земельного использования и собственности, объема услуг и обязанностей с обеих сторон в более четких формулах.

Уже в 811 году Карл Великий жаловался на то, что некоторые отказываются от военной службы под тем предлогом, что их сеньор не призван на нее, и они должны оставаться при нем, [Ле Гофф, с. 66].

От служилого землевладения к наследственному

После варварских войн Меровингов, приведших к катастрофе, постепенно возникает стремление к совершенствованию порядка наследования земель. Концентрация власти начинает проводиться путем формирования нового права наследования – майората. Сеньоры пытаются упразднить раздробление отцовских хозяйств ограничением прав вступления в наследство остальных кроме первого детей. Но только в XII–м веке эти династические принципы стали преобладать в практике аристократии во Франции. Это касается полной частной собственности на землю, которой было не так уже много у знати. Основные по объему владения носили характер бенефиций, и бенефицианты были обязаны передавать от отца ОДНОМУ наследнику свои обязанности – вассалитет и свои права на бенефицию.

Попытки также обеспечить преданность слуг и подчиненных в хозяйстве как модель также использовало преданных более, чем компетентных (я – более того, компетентный был и опаснее – он мог узурпировать или присвоить или изъять часть ресурсов себе, но мы уже говорили об этом в применении к иерархии, монопольной в хозяйственной сфере, см. ссылку). Вот почему механизм личной преданности распространился вниз, как стереотип поведения и распространения вассалитета вниз со всеми вытекающими последствиями децентрализации власти.

К теме вассального поместного землевладения. Остался, самый оптимальный, вероятно, уровень поземельной власти, который уже не мог быть раздроблен на более мелкие части без ущерба утраты власти. Средняя или оптимальная длина иерархий труда, вероятно, связана была в Европе с соотношением контроля над поместным хозяйством и сбором, хранением и продажей хлеба и других продуктов, а также возможностью обеспечения размера минимального рыцарского отряда, и средств обеспечения (кузнечное дело, коневодство, упряжь, и т.п.). Хозяйства меньших форм не могли обеспечить натуральное обеспечение в вооружении или в закупке вооружений, содержании малой дружины и ее подготовке.

Сначала и в силу нищеты вооружение рыцарей было очень просто и у большинства не было металлических лат и кольчуг. В конце XI – в начале XII веков началось удорожание рыцарской амуниции, что означает мощное развитие ремесел в Западной Европе с ростом городов и профессионализма металлистов. Это (удорожание оборудования) привело к необходимому увеличению средних (и наименьших допустимых) размеров дворянских поместий и просто владений, а также к обнищанию мелких рыцарей (появлению бродячих рыцарей), часть из которых была канализирована в Крестовых походах. Время войн и роль соответственной услуги обороны земледелия сокращалась с ростом дорог, мостов, городов, началом вытекающей из потребностей городов и торговли укрепления центральной власти.

При этом объем владений сначала измерялся в землях (VI – VII вв.), а потом в людях и носил статусный характер, что еще раз подчеркивает самую важную сторону проблемы кормления (и учета и сбережения людей). Так Марк Блок цитировал ответ какого-то шотландского горца – когда его спросили, какой доход приносит его земля, он ответил «Пятьсот человек». По мнению М. Блока многие из франкских или французских знатных людей могли бы ответить таким образом [Блок М., 1957, с. 121]. Мы можем напомнить, что существует еще одна страна, где много земли, но количество людей в некоторых финансовых операциях много важнее. Оно было важным настолько, что отдельные мошенники покупали «мертвых душ».

Теперь, когда значение подчиненных людей как ресурса стало важным и в реальности, как средство материального обеспечения, так и в статусном плане, так возникает и новое основание для ИНОГО ОТНОШЕНИЯ К ЛЮДЯМ в своем хозяйстве, возникает мотивация сверху БЕРЕЧЬ людей. Однако прямая логика в том неискушенном большими логическими основаниями обществе прокладывает путь себе не сразу и не просто. Полное понимание роли простых людей возникает через ИХ РЕАЛЬНУЮ ПОТЕРЮ и уже позже УГРОЗУ ИХ ПОТЕРИ.

Назад Оглавление Вперед

[1] Крестьянину или вассалу нижнего уровня необходим сеньор, который бы обеспечил его безопасность от грабежа другого сеньора – потребность в безопасности II (для крестьянина – это основа ведения хозяйства – наличие хоть какого-то порядка) или от даже убийства – потребность безопасности I. В некотором смысле уровень защиты оказывается также и СТАТУСОМ. Так российский крестьянин вынужден отвечать на вопрос околоточного «Ты из чьих будешь?», и уже ответ обеспечивает некоторую безопасность от произвола – СТАТУС переплавляется в БЕЗОПАСНОСТЬ. А на дверях магазина России XXI века милиционер или гастролер-гангстер обязательно посмотрит на табличку «Охрану предприятия ведет фирма «ХХХ», и если ее нет, может позволить себе много больше.

[2] Воин или сильный и властный имеет более высокую удовлетворенность потребности в безопасности I – наличие силы. Ему необходима материальная поддержка – крестьяне, хлеб или земля как потребность в безопасности II или рост общего статуса – имущественного потенциала – земля, количество людей и воинов-вассалов – потребность в уважении или безопасности III.

[3] Кстати сама «ленивость» поздних Меровингов, как и во всех прочих случаях «слабых» правлений в поздних режимах вполне объяснима на уровне закономерности. Ресурс, врученный прошлым и старшим поколениям на предмет «преданности» для следующих поколений «не работает». Потомки далее не имеют ресурса (власти и преданности), но проявить свое бессилие так же страшно, как и потребовать власти или возврата и продолжения власти. И тогда остается быть «ленивым» или делать такой вид – это и есть сохранение статус-кво без опасности указания на то, что «король голый». Определенная «ленивость» обнаруживается и в т. н. периоде «застоя» в СССР. Что есть «застой» как не хроническое отсутствие действий? Не исключено, что российское общество встречается с этим состоянием не в последний раз.

[4] Свобода разрушала старую и вечную имперскую идеологию государства (отношения личности и государства) в тех новых условиях, когда это (сильное) государство больше не было насущно необходимо и не ощущалось таковым.

[5] И это противоречит идее «идеологического единства» и стремлению государства видеть подчиненное ему общества в «мобилизационном» режиме «все как один».

[6] И это же обстоятельство (полиподчиненность жителей одного поселения) исключало принцип «все как один», поскольку при сборе средств и сил и даже при сборе на войну, каждый сеньор мог созывать только своих крестьян. Такую ситуацию не смог бы увидеть в страшном сне нынешний начальник райвоенкомата, когда на его территории для созыва людей в войско требуются указания десятков отдельных воинских начальников, среди которых половина может решить вообще не созывать «своих» людей.

[7] Отсюда и возникает кризис и трагедия таких людей как Проханов, которые ищут с огнем национальную идею. Частная жизнь граждан, их здоровье и труд, таких не волнует. Их некуда вести, нечем сцепить – и вожди прошлые, настоящие и намеревающиеся стать в будущем, ощущают дискомфорт бытия. В нем они верно ощущают опасность для себя и своего государства – без «государственной идеи» становятся излишними потребности множества государственных функций, рабочих мест, синекур и налогов и главное потребность милитаристского уровня централизации ресурсов и власти. Сам тип империи уж точно теряет свое обоснование. В этой связи очень интересно звучит фраза представителя православной церкви по ТВ о том, что идею единства и целостности государства каждый человек впитывает «с молоком матери» (19 февраля 2008).

[8] И этот момент в истории феодализма как бы соединяет уникальность европейского развития (вторжения варваров) с общей теорией распада государственных монопольных структур самих по себе. Нам это необходимо отметить для последующего сопоставления истории Европы с историей феодализма в Японии, где вторжения варваров не было.

[9] Другим ограничением того, что ты скажешь, является общественное мнение у окружающего общества, но это для других времен. Главной опасностью ЭТОГО И ТАКОГО ВРЕМЕНИ (феодализма или аномии конца империи) является мнение и амбиция точно таких же «умных» людей, как и ты! Когда нет «общества» или «общины», способных отвергнуть или поставить на место гордеца, вредящего общественному делу, тогда остаются и вечно живут только амбиции отдельных харизматических лиц – до конца жизни каждого из них. И в целом, на фоне вечного «молчания ягнят» возникает предопределенность господства государственной диктатуры изнутри или извне, т.е. социально-независимого государства или… феодализм.

[10] Сбитый с коня рыцарь в латах часто не мог даже подняться и легко становился добычей и пленником врагов, возвращение за выкуп рассматривалось как нормальный бизнес.