Оглавление раздела 6.18.
6.18. ЯПОНИЯ
КАК ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ. ОБЩИЕ ПРИЗНАКИ
Формирование
воинского сословия и рыцарской чести
«Сэнгоку
дзидай» и форма бегства японских крестьян
Крестьяне.
Восстания, социальный контракт самураев и даймё с общиной
Появление
городского самоуправления
Борьба
за сохранение самоуправления
Советские и российские историки рассматривают критериями феодализма раздел земли и складывания феодальной иерархии в период до появления городов, а период после становления городов как поздний феодализм. Мы теперь понимаем, что основной процесс феодализма как функция образует отделение городского ремесла и торговли от деревни и сельского хозяйства. Отсюда ранним является период развития деревни, в которой начинают появляться города как результат, для Европы – это период до XI века. Развитым феодализмом следует считать формирование городов и ликвидацию монополий в условиях ограниченного господства политической власти государства. – для Европы это период до 17 века, до голландской и английской революций. Поздним феодализмом следует считать деградацию не только феодальных, но и старых государственных структур, когда они уступают политическую власть новым экономическим институтам. Возникает самоуправляемое общество, где государственная структура становится в подчиненное положение к экономическим институтам и организациям (для первых двух новых обществ Западной Европы – это 17 и 18 век).
В Японии период раннего феодализма мы определим от XI–XII до XV вв., период развитого феодализма от объединения страны до периода революции Мэйдзи, и деградацию феодальных (и имперских элементов вместе) с Мэйдзи до 1945 года.
Для истории Японии характерным является относительно ранняя изоляция архипелага от волнений и опасностей политической жизни Азии в целом. В этой изоляции есть и определенная неискушенность японцев в имперском развитии, которое сказалось и пройдено печальным опытом XX века. Япония, получив первый внешний опыт Поднебесной, создает собственное государство как внешнюю поверхностную копию Китайского государства в условиях исключительной безопасности. Сама столица отражает это состояние своим именем – Хэйан («столица мира и спокойствия»).
Процессы развития и разложения империи проходят быстро, поскольку ни политических, ни экономических (ирригация или т.п. общественные работы) оснований для сохранения централизации в империи Восходящего солнца нет. Мы поэтому отмечаем крах надельной системы и возникновение сёэн – частновладельческих имений. Растет индивидуализм – он не скован потребностью в общественных действиях. Рост культуры в период рода Фудзивара означает углубление личности и личной культуры высших сословий – служилых. На него уже оказывают влияние великие материковые соседи, которые проходят истинные стадии собственного разложения неоднократно. В политическом отношении «империя» образует со временем баланс военной и символической обожествляемой власти – императорский двор с одной стороны и военное светское управление – бакуфу – военное правительство во главе с правителями-сёгунами с другой стороны. Последнее, реализуя свои светские материальные интересы, начинает опираться на крупных земельных магнатов-властителей – даймё. И даже раздвоение власти в стране еще не является настоящим феодализмом. Этот процесс распада не является последовательным – формируется система объединений и подчинений и последующих распадов до момента, пока и вторая, военная власть – бакуфу – не ослабевает до своего полного предела – до полной раздробленности.
Этот момент наступает или, точнее, отражен «эпохой или периодом воюющих провинций» («сэнгоку дзидай» с 1477 по 1568 г.) – в этот период и начинается собственно тот процесс, который завершает за сто лет историческое состояние – период перехода от политической раздробленности к началу возникновения и бурного роста городов.
Мы останавливаемся только на нескольких признаках общемировой значимости характерной как выявленная нами в Европе закономерность.
Воинское сословие – самурай как профессиональное сословие – возникает в период Камакура (1185–1333). Профессиональные традиции и понятие чести – преданности господину – отражает тот же механизм и мотив появления воинского сословия. Избыток самураев и их нищета, появление странствующих самураев (ронин) образует уже следующий этап их существования и высокую конкуренцию между ними.
Индивидуализм не играет той роли в этой среде, как это имеет место в Европе, и эту особенность Г. Ю. Любарский верно отмечает, но он не находит причин тому и рассматривает европейский индивидуализм как конечную (национально-территориальную) причину. Между тем причина как объективное явление существует. В Европе слишком много свободных ресурсов, и еще мало людей, Япония к началу второго тысячелетия уже заполнена людьми – земля и ресурсы для пропитания заняты – необходимость учитывать границы своего «Я» в общении с множеством других людей резко сужены – места для произвола объективно практически нет. Каждый зависит от многих других. Но преданность и служение господину играет ту же роль – эта черта со временем возрастает и в Европе, когда количество свободных ресурсов сокращается (к X – XII веку).
В «период воюющих провинций» (с 1477 по 1568 г.) возникает т.н. «новая сельская община – инициативная, с самоуправлением и с коллективной ответственностью за все, что связано с сельскохозяйственным производством….», [Жуков А. Е., с. 281]. За земли, населенные такими общинами борются многие феодальные дома, концентрация таких земель выше близ столицы. И это наиболее экономически развитые земли. Навстречу притязаниям знати происходят восстания «за списание долгов», [Жуков А. Е., с. 288].
«синтоистское
положение о том, что каждый японец находится под защитой своего местного
божества, стало основой весьма своеобразной, но действенной крестьянской
практики сопротивления политике сюго
даймё». Места обитания местных богов-покровителей – леса, излучины рек,
пещеры, морское побережье –считались для недовольных крестьян надежным
убежищем, территорией, защищенной духами-охранителями, куда не могли вступить
ни вооруженные отряды князей, не представлявшие власть бакуфу чиновники.
Такая форма сопротивления называлась «коллективный побег». В
«бега» отправлялась полностью вся деревня. Перед этим владельцу поместья
отправлялась петиция с требованиями и специальный по особой форме составленный
документ – «присяга», в которой всеми членами общины подтверждалась истинность
сведений, приведенных в петиции... Этот документ как бы легализовал действие
общины…
Такая практика «коллективных побегов» была довольно сильной мерой воздействия, и требования крестьян, как правило, если не полностью, то в большей их части – удовлетворялись», [Жуков А. Е., с. 287].
В. В. Кожевников отмечает динамику сопротивления крестьян.
«Поначалу крестьяне прибегали к пассивным формам борьбы, бросая деревни и убегая в леса и горы. В дальнейшем, с усилением гнета, крестьяне нескольких соседних деревень объединялись в го: или куми, и уже вместе стали прибегать к активным действиям в виде ‘икки’ или уходу не в леса и горы, а в соседние деревни. Затем протест приобрел форму вооруженных выступлений в виде ‘доикки’ (цути-икки). Крестьянские восстания в XV в. были достаточно часты, они получили широкое распространение и стали первой приметой процесса ‘низы подавляют верхи’». [Кожевников В. В., 1999, с. 148].
На 15 век приходится 98 известных восстаний.
Одно из восстаний в провинции Ямасиро известно как особенно долгое. Крестьянское самоуправление в районе было установлено с 1485 г. Власть бакуфу была взята крестьянским самоуправлением, изгнавших феодалов. Самоуправление продержалось 8 лет, причем общество избрало совет из 36 членов, избиравших ежегодно главу провинции. Общество даже имело свое ополчение с мелкими самураями во главе, через три года власть стала перерождаться и терять авторитет, а в 1494 самоуправление уничтожил местный губернатор.
Когда мы приводим данные о восстаниях, мы не апеллируем к ним как к фактору снижения эксплуатации в целом – дело в том, что силовые действия первоначально приводят просто к разрушению разделения труда и к прекращению и производства и эксплуатации, к сокращению населения. Много позже отношения восстанавливаются, но восстания как и революции и т.п. слишком общественно дорогой способ коррекции социальных отношений Горизонтальная мобильность много более эффективный, но для нее должен существовать избыток земли – свободный ресурс. Если земли нет, то уход всей общины, что сродни забастовке в земледелии, оказывается разумной и не слишком затратной заменой.
Примечание: В свете опыта Западной Европы и Японии как двух вариантов стоит иначе взглянуть и на возможные решения такого рода при земледелии в районах аридных зон – аллювиальных почв, окруженных относительно плоскими и безлесными равнинами степей, полупустынь. Населения – избыток, спрятаться и уйти в отличие от Японии некуда (в соседской местности может не быть воды), кроме того, в этом пространстве любое скопление людей видно издалека – уйти с запасами провианта невозможно. Далее, при избытке населения и при множестве соседей рядом, опустевшие рядом участки земли могут в одно мгновение быть взяты соседями – соседскими общинами (в Японии – участки, удобные для обработки достаточно изолированы друг от друга – население вокруг не сплошной массив). И мы видим, что условия земледелия на постоянно аридных участках, где зародились первые цивилизации, оказываются большим препятствием для процессов мягкой социальной регуляции эксплуатации. Этим уже можно объяснить чрезвычайное подчинение земледельческого населения государству: трудности преодоления монополии соционезависимой структуры ведут к устойчивой ментальности отчуждения, безысходности, к социальной скрытности (спокойной лжи от беззащитности). Нет смысла искать правды – объединение и преодоления зла невозможно. Количество людей для объединения должно быть слишком велико. Эта же безысходность имеет место и в империях, что порождает и «непротивления злу насилием» - «алла берса худуа холосса».
Для этого периода в Японии историки отмечают резко возросшую и социальную мобильность, которая осуществлялась «не по семейной линии, а по талантам», [Колесников В. В., с. 151]. За сто лет возникло 150 новых княжеских семей дайме. Новая знать (сэнгоку-дайме) укрепляла отношения с землей и с кормильцами, формируя многослойный процесс власти над земледельцами, новые феодалы не просто захватывали земли, они «стремились заручиться поддержкой самураев и крестьян на своей территории, считая это более надежной защитой, чем укрепленные замки» (выделено мною – прим. СЧ), [Кожевников, с. 151]. Таким образом, мы видим нечто сродни договоренностей между общинами и мелкими землевладельцами, новой знатью. И совершенно определенно, мы видим процесс сознательного (в смысле осознания суровой необходимости для выживания знати) сбережения и обхаживания крестьян.
Приводятся примеры и запрет частных войн, как средства сбережения рабочей силы и ресурсов, возникают тенденции и пожелания прекращать споры мирным путем [Кожевников, с. 158]. Таким образом, период «сэнгоку дзидай» содержит те же элементы построения мира для крестьян и для производства риса (аналогично «Божьему миру»).
Кожевников отмечает, и это подтверждает нашу европейскую схему:
«удивительным было то, что в условиях гражданской войны продолжала развиваться экономика деревень… отмечено развитие технологий выращивания риса и мелиоративных работ, росла урожайность зерновых. Появились ранний, средний и поздний сорта риса, возникла технология двойного урожая, изменился режим питания крестьян от двухразового к трехразовому, возникла овощная диета, сельское население стало использовать чай, который был до того напитком монахов. Сельское ремесло, до того связанное исключительно с сельским поместьем сё:эн, стало превращаться в независимое и на заказ. [Кожевников В. В., 1999, с. 158].
Потребности комментариев к этому тексту в свете сказанного выше нет.
Одновременно, в этот же период, – «период воюющих провинций» (сэнгоку дзидай) отмечен быстрый рост городов – в XIV веке – 269 городов, [Кожевников В. В., 1999, с. 160]. Из всех типов японских городов (призамковых, храмовых, почтовых, портовых и торговых) – темпы роста городов призамковых в конце XV – начале XVI вв. не имеют прецедента в мировой истории, (выделено мною – прим. СЧ) [Жуков А. Е., с. 308]. Это означает, что не внешняя торговля, а внутренняя региональная торговля, как и в Западной Европе стала источником роста разделения земледельческого и ремесленного труда.
Что же это за столетний период войн, при которых идет самый бурный рост городов, активизация внешней торговли и общее развитие внутренней экономики?
Это и есть суть феодализма и вовсе не простые в российском и русском от монгольского нашествия понимании войны. Короче, это не вполне «войны» в том смысле, в каком их понимают в России все жители от Сергея Радонежского и до Миграняна, Арбатова или Егора Гайдара.
Города росли. Небольшая часть из них получила право самоуправления, Самым известным стал тогда город Сакаи, у устья р. Ямато, [Кожевников В. В., с. 158–160], который впервые известен с 1320 г. В период Онин (т. е. уже к середине XV века) город стал «вольным городом».
Три типа городов того времени являются ведущими: государственные или императорской власти, княжеские и вольные. В городах вообще, и в вольных городах в частности, появляются крупные купеческие дома, гильдии оптовых торговцев, ремесленные цеха.
Материалы истории отмечают крупнейшие вольные города Японии: Сакаи – на побережье внутреннего Японского моря, Хаката на острове Кюсю, Нагасаки – международный порт, Осака – центр торговли рисом. Города имели войска самообороны, включая и наемные контингенты.
Получение огнестрельного оружия с первыми контактами с Европой (и это уже влияние европейского капитализма) резко изменило возможности централизации на Японском архипелаге. В целом это можно рассматривать как некоторое нарушение естественного хода и скорости развития событий, как некую историческую случайность, поддержавшую закономерности. Среди первых объединителей наиболее известен своим столкновением с вольными городами, особенно с городом Сакаи, один из самых известных деятелей японской истории, Ода Нобунага. Он пытался поставить под свой контроль всю страну, включая и вольные города.
Примечание: в реальности объединение - это и
потребность городов, и самой власти, но на основе некоторого рационализма и
учета выгодности торговли при единстве управления, так, например, на 10 км
торгового пути в Японии порой оказывалось до 40 застав.
В 1568 г. он обложил город Сакаи тяжелой данью (в источнике она именуется «налогом») в 20 тыс. кан, т. е. примерно в 75 тонн серебра. Город отказался вместе с двумя другими малыми годами – Камиге и Амагасаки. Ода сжег два малых города, подошел с войском к Сакаи и увеличил требование дани еще на четверть. Сакаи сдался, срыл свой ров – символ независимости – и выплатил налог. Но победитель обложил город еще одной новой огромной данью. Старейшины, убеленные сединами, отправились уговорить сегуна-объединителя отказаться от требования. Ода Нобунага бросил их в тюрьму и казнил стариков после попытки побега. Город был подчинен, но отстоял главное – самоуправление (при последователе Тоетоми Хидэёси). И далее новая власть всегда имела в виду городские центры как особую сущность, как «непосредственно управляемые владения»: это Киото, Осака, Нара, Омината, Хаката, Нагасаки и Сакаи. Новые города оказались в экономике Японии (как и до того в Западной Европе) такой сильной стороной и политическим фактором, с которыми были вынуждены считаться новые государственные правители, и дайме, и сегуны вместе с аппаратом императорской власти.
Мы отразили общие черты Японии, родственные с европейским процессом. Это не означает, однако, что Япония могла сразу стать чем-то похожим на Англию. Социальный процесс в Японии должен был в отсутствие Европы двинуться к экспансии, и неудачи монгол и корейских экспедиций Японии не могли бы быть к этому препятствием. Известна тщетность сослагательного наклонения в истории, но Япония к XIX веку еще не исчерпала, в отсутствие равной себе периферии своего исторического тормоза. А именно, скорее всего, Япония должна была после некоторого успеха в развитии и торговли освоить мореплавание и начать агрессию в Корею и Китай – возможно севернее и южнее Китайской равнины и на Филиппины. Она должна была пройти свои имперские шаги, активизацию всего западного побережья Желтого моря и последующий распад. Возможно, это был бы распад с уменьшением плотности населения на архипелаге. И тогда феодализм мог бы повториться в уже новом варианте движений и творчества личности, индивидуальности, освобожденной от общины в более масштабном региона Западного Китая Кореи, самой Японии, возможно Сахалина, Филиппин и Приморья.
Следует сказать, что изоляционизм Японии, сначала поддержанный природой фактор, воспрепятствовавший вторжению монгол, китайцев и корейцев, привел к уверенности на ментальном уровне в необходимости и плодотворности изоляции, и в то же время в божественной (или силами природы) безопасности Японии. Это сняло на длительный период растрату человеческого и материального ресурса Японии на внешнюю экспансию. Изоляция ускорила социальный прогресс Японии, включая объединение XVI–XVII века. Этот же фактор и стал тормозом последующего развития Японии, вероятно в XVIII–XIX веках. Глухую стену веры японцев в защищенность и оправданность изоляции пробили американские орудия, вызвав Мэйдзи.
История Японии с одной стороны указывает на близость подхода к капитализму, готовности к нему – это, как говорится, по факту – в революции Мэйдзи и в последующем чрезвычайно быстром развитии Японии.
Однако, теснота, плотность общины, малоземелье, традиции притирки формируют в Японии слишком высокую систему взаимных обязательств и запретов. Глубина личности очень высока и соединена с большим объемом коллективных форм поведения, необходимости их учета. Не исключено, что высокий коллективизм с его строгими правилами общежития и соблюдения традиций тормозил бы творческое развитие в Японии. С другой стороны мы знаем, что возникшая в Японии однородность являлась результатом и высокой плотности населения – быстрой передачи информационного сигнала в «плотной социальной среде», [Жуков А. Е., сс. 11–12]. Как бы там ни было, историческая случайность – случайное отсутствие внешних вторжений – привел к той внутренней исторически длительной устойчивости самоуважения личности в ее коллективном самосознании, которое было ближе к творчеству или к высшим потребностям в обществе.
Здесь мы проводим следующую логическую цепную линию:
– малая продуктивность при высокой плотности населения и высокой внешней безопасности (субъективное ощущение, подкрепленное случайными неудачами вторжений);
– небольшой прибавочный продукт и малое количество ресурсов;
– разделение или распределение этих ресурсов (на нижнем уровне), подкрепленное давно сложившейся системой статусов и традиций;
– сбережение и продуктов и работников в ситуации бедности самих властных.
В этой гомогенности японской общины можно увидеть и природу иного типа социальной борьбы с эксплуатацией. Земли на Японском архипелаге, пригодной к обработке не более 10 процентов территории. Эти квоты по плотности населения все давно уже выбраны, и перейти к другому хозяину просто невозможно – вся земля занята другими крестьянами. Общины так плотны, что быть включенными в общину (с равным статусом) просто невозможно. Отсюда возникает почти полная невозможность перехода и индивидуального бегства. Отсюда же возникает и привязанность к общине. Но эта привязанность необычна. В ней очень важен учет интересов ДРУГОГО.
Примечание:
Не так ли сговаривались крестьянские
общины внутри себя и между собой, чтобы выйти публично с решением? И не потому
ли опасно простое большинство «подписантов», что слабые люди среди прочих
всегда могут стать пятой колонной и сказаться «противниками» или занять
нейтральную позицию. Каков же трагический
опыт такого согласования (и времени нужного для него), и сколько же
ошибок и смертей активистов общественных движений в предшествующие периоды
пронизывает историю японского общества, чтобы придти к этой традиции приватно
согласовывать все со всеми и только после частного всеобщего сговора идти до конца?
Да и когда такое общество (в
духе, возможно, польского знаменитого дворянского сейма) становится годным и
готовым «идти до конца» и «всем вместе», что самые последние из несмелых тоже
готовы выступить вместе? КОГДА, в смысле, сколько же нужно натерпеться, чтобы
самые несмелые, самые покорные дали свое ДОБРО? У нас не достаточно информации
по этой теме.
Личная и публично объявленная ответственность каждого за общее решение – это и для современной России слишком смело. С другой стороны сам факт, что люди в общине успевают сговариваться об общем сопротивлении, говорит об отсутствии доносительства, об отсутствии лжи между людьми. Наличие тайных агентов, вероятно, не типовая черта общины – это говорит о том, что община в Японии (того времени) много теснее, сплоченнее, чем межобщинный контакт крестьян и властей (все это, возможно, более вопросы к постановке будущих исследований, если таковых не было).
Не исключено, что это «родовая» особенность истории Японии, в которой никогда не было (по нашим представлениям) «сгона» населения или миграций части населения в широких масштабах. Родовые и семейные отношения в земледелии плавно перерождаются в соседские, но с мощной традицией реципрокности и хотя бы внешнего уважения. Уважение формируется в каком-то даже трепетном, тонком, чувствительном и нежном виде: к соседу, к коллеге (в современных деловых отношениях) и к оппоненту. Прямой отказ выглядит недопустимо грубым – потому все обсуждения носят долгий характер уточнения единого мнения с помощью намеков, умолчаний, оттенков непонимания, которые должны восприниматься как несогласие. Высокая плотность населения гасит агрессию как форму отношений – и это еще одна тайна человечества, которую нам полагается открыть (потребность общения при высокой плотности обращается в форму потребности уважения).
Стационарность общины подтверждена последующим развитием капитализма – японские крупные предприятия – дзайбацу, где работник проводит всю жизнь, мечтая попасть и остаться навсегда – это повторение на городском уровне ментальности отношений в крестьянской общине. Но есть и другая сторона – крестьяне не просто равны, но они умеют долго и тщательно согласовывать свое мнение друг с другом – процесс долгий и кропотливый, но то и процесс личный, индивидуальный. И только согласовав свое решение (в крестьянской общине), деревня целиком начинает свой протест, уходом ли, более активными действиями, но коллективно. И чтобы никто не мог сказать, что он не поддерживал – община обязывает всех подписаться на своей петиции-требовании к сеньору, дайме.
Интересно, что эта же черта господствует до сих пор (и даже во вред бизнесу) в делопроизводстве и технических решениях крупных японских фирм. Публично решение не принимается, пока индивидуально и с каждым это решение не обсуждено и не согласовано ПРИВАТНО! В России это не всегда представляют. С другой стороны японское правительство в начале нового тысячелетия объявило эту ментальную черту бизнеса в Японии вредной традицией, мешающей развитию экономики и общества.
