ЧЕСТЬ

Начало – аномия. Ложь и ее преодоление

Мы говорили о начальной точке отсчета в Средневековом мире. Она именуется одним словом – АНОМИЯ. Это означает, что ложь, вероломство, предательство как финальная ментальность Римской империи как минимум в элите – имело всеобщее распространение.

Мы цитируем то, что сказал Ле Гофф о лжи в начале Средних веков

Вот как выглядит проблема лжи у Ле Гоффа

Но прежде, чем прийти к этому, люди Средневековья должны были выдержать борьбу со всеобъемлющим чувством неуверенности, и в XIII в. битва еще продолжалась. Большую растерянность порождало то, что существа и вещи на деле были совсем не тем, чем они казались. А именно ко лжи Средневековье и испытывало особое отвращение. Природу Бога определяли так: «Тот, кто никогда не лжет». Дурные люди—это лжецы. «Вы лжец, Феррандо де Каррион»,— говорит Перо Бермудес инфанту, а другой сподвижник Сида, Мартин Антолинес, бросает в лицо другому инфанту: «Закройте рот, лжец, рот, не произносящий правды». Все общество кишело лжецами. Вассалы предавали своего сюзерена, изменяли ему, отрекались от него, соперничая с Ганелоном, за которым вставала тень другого великого предателя, прототипа всех остальных — Иуды. Торговцы мошенничали, думая лишь о том, как бы обмануть и украсть. Монахи были лицемерами, как францисканец Притворство из «Романа о Розе».

Средневековый словарь чрезвычайно богат выражениями, обозначающими бесчисленные формы лжи и бессчетные разновидности лжецов. Даже среди пророков встречались лжепророки, а чудеса иногда оказывались фальшивыми. Все это казалось делом рук дьявола. А все потому, что человек слаб перед реальным миром и, чтобы возобладать над ним, ему приходилось прибегать к хитрости. Часто думают, что это воинственное общество все брало с бою. Это величайшее заблуждение. Технические приспособления были столь несовершенны, что защита почти всегда одерживала верх над нападением. Даже и в военном деле укрепленные замки и стены были практически неприступны. Если осаждавшим и удавалось ими овладеть, это почти всегда было следствием применения хитрости. Общее количество благ, которым могло располагать средневековое человечество, было столь недостаточным, что приходилось выпутываться кто как мог. И тот, кто не обладал силой или хитростью, почти наверняка был обречен на гибель. Кто же мог испытывать уверенность и в чем можно было быть уверенным? Среди всех многочисленных творений Блаженного Августина средние века обратили внимание прежде всего на трактат «О лжи» («De mendacio»). [Ле Гофф, с. 330].

Выше мы уже говорили об оценках Григория Турского – нравы современников в VI–VII веках были ужасны.

Когда Ле Гофф говорил о лжи – он имел уже результат длительного периода борьбы феодального общества с ложью и ее и преодоления, которое ведет свое происхождение от разрушения и разора старого дофеодального имперского общества. Но забота и обсуждение проблемы лжи, интерес к проблеме (а кто в империях обсуждает ложь? Лжет ли человек, который говорит, что все лгут?) в Средневековье лучше всего видны по реакции крестоносцев, увидевших Византию. Когда рыцари-крестоносцы пришли в Византию в XII – XIV вв. они увидели имперскую ложь в речах и поступках старой империи, от которой европейцы уже отвыкли (такие вещи тогда не фиксировались в обществе) – они увидели ложь и вероломство, которого в Европе они вокруг себя УЖЕ не видели, не знали. И их это поразило.

Другими словами, за период VI – XII веков в Западной Европе произошло настолько резкое изменение (хотя бы в среде рыцарей), что ложь в другом обществе они заметили, и это их потрясло.

Потому за период VI – XII веков люди западноевропейского общества стали несколько иными. В чем же дело?

Момент истины. Когда он нужен?

Когда и где возникает проблема озабоченностью этим свойством? Вопрос общий, и касается даже читателя? И не стоит думать о том, что отстоящее на 1400 лет назад состояние очень далеко от нас. Вспомните хотя бы статью-призыв Солженицына – «Жить не по лжи?». А также восстановим в памяти, что понятие империи под номером ТРИ может быть не пустым звуком и исторической ассоциацией. Читатель в возрасте не может не вспомнить передачи и сообщения по радио и ТВ в великом СССР. Часто ли он испытывал тошноту от «правды» тех передач? Передач пАек (ударение на А) «информации» еще не в лагере, впрочем. Тогда один общий лагерь именовался «социалистическим». Так заканчивала одна из последних империй, и слухи о ее смерти несколько преждевременны. Люди позднего Первого Рима отличались не намного в части лжи и своей терпимости ко лжи. Ведь императоры действовали часто так, что впору можно было бы сказать «Случилось страшное!». Сболтнуть лишнее – не то, что сказать прямо правду – было опасно, и это знало все общество – ну до правды ли тут?!

Когда же, как спросил первым финансовый магнат Сорос, возникает МОМЕНТ ИСТИНЫ? Правда, его интересовали финансовые проблемы, но в той области, где биржевые операции построены на блефе и общей панике. Часто умолчания и традиция хорошей мины при плохой игре играют ту же роль (лжи). Или спросим понятней: когда люди перестают жить во лжи, и когда им не выгодно прятаться за ложью?

Ответим так. Большие социальные системы обладают большим запасом прочности и большими ресурсами. Люди долго надеются на то, что на них лично хватит или достанет ресурсов и защиты. Они просто боятся угроз и опасности для старой системы – ресурса, они желают продолжать старый порядок, подчиняться системе и ее лжи, лгать, лгать и повиноваться. И они продолжают лгать и лгать даже себе, пока такие ресурсы существуют или кажутся существенными, значимыми.

Можно в современном мире найти аналогичные ситуации лжи и неоправданных надежд. Таковы, например, проблемы потребителя, хранящего свои авуары в долларах и надеющегося, что доллар не упадет просто потому, что в противном случае потребитель много потеряют.

Только на границе жизни и в отсутствие ресурсов человек ВЫНУЖДЕН начать делать то, что реально нужно, и в отсутствии ресурсов он не может лгать – он должен делать ДЕЛО, реальное дело. Отметим, что это момент, когда потребности безопасности и ниже решительно не удовлетворены. Момент истины – это кризис обстоятельств, угрожающий индивиду и часто или обычно каждому индивиду, большинству индивидов – потому это состояние не частое. Итак, момент истины – это неотвратимая обязанность индивида начать делать (и тем более говорить) то, что жизненно необходимо после долгого периода нерешительности, медлительности или бездействия на основе необоснованных надежд. И поскольку это обычно объективно необходимо, то человек вынужден и делать необходимое, и говорить то, что есть на самом деле.

Что такое ложь? Социология лжи

Важно также понимать, что ложь – это не просто личное поведение. Ложь, как и истина – это социальное отношение в сфере информации, в сфере общения, это отношение общающихся людей.

Что есть ложь? Ложь – это отношение между людьми, которое искажает истинную информацию и служит разрыву отношений в пользу одного за счет другого. Ложь, таким образом, есть нарушение прошлых норм и договоренностей или подразумеваемых правил с целью получения личных преимуществ и использование чужих или общих ресурсов. Ложь вовсе не нейтральна, как это думает читатель в одной из империй – она постоянно разрушает старое общество и старые нормы, она подтачивает их, она отключает их, аннулирует их, она тем самым и формирует аномию – отсутствие норм. Но оно не создает новых, лишь фиксируя слабость прежних норм и соглашений. Социальная ткань общества распадаются, СОВМЕСТНОЕ ПРОИЗВОДСТВО ИЛИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ НЕВОЗМОЖНО ПОСТРОИТЬ НА ЛЖИ. Потому ложь массоовая – это движение в направлении распада и натурализации хозяйства.

Момент истины и развитие новых норм путем договора

Возвращаясь к делу для продолжения жизни, нужно снова строить отношения с людьми на основе новых норм и строить (искать) эти новые нормы и модели поведения и исполнять их – это и называется МОМЕНТОМ ИСТИНЫ.

Вернемся к истории. До договора – этого достижения человечества, которое развилось широко, массово только в эпоху феодализма, господствует не договор, а традиция общины. Кроме того и позже господствует сила или угроза силы для подчиненного вождю и господство силы сильного (харизматической личности), который не собирается ни с кем договариваться, а признает только полное себе подчинение. Большинство же участников общения оперируют традицией или ссылаются на план харизматической личности, его указания – потому и моральных проблем в таком обществе вместе с ответственностью значительно меньше. В патернализме ответственность перекладывается на лидера или на абстрактное государство, систему.

Личность, выделяющаяся из разрушаемой общины (позднего Рима) и разрушающегося государства, длительное время пытается совместить свои привилегии и желания, или свои претензии, надежды и свое иждивение не на основе договора с какой-либо стороной – такой стороны просто не существует, а путем агрессии, или обманом, ложью. Точнее скажем, сначала – агрессией, когда это можно, а позже – в период слабости – ложью. И мы об этом уже говорили в статье о ментальности в России. Это трагический период в истории региона и его населения. Тогда общество превращается во множество личностей молекул-индивидов, не способных к взаимодействию – общественная ткань распадается на атомы или нити, и их фрагменты вместе с уже достигнутым разделением труда, частично об этом говорил Стариков [Стариков Е. Н., с. 36].

Только после распада общественных структур у личности не остается ничего иного, как сообщаться напрямую с другим и каждым другим человеком. И это сообщение по интересам вынужденным образом должно производиться без традиций и без посредничества социума, на личную ответственность и по желанию и согласию. И новые общины и структуры, которые возникают, формируются не из традиции, а по доброй (или злой) воле объединяющихся[1], будь то подселение нового крестьянина в деревню, принятие вассальной зависимости, дарения земли или вступление в цех ремесленников, вселение в город – т. е. с помощью договора, хотя бы устного.

Если взглянуть на договор в целом, то честность (ее взаимное ожидание и предположение в честности) есть основное условие заключение и исполнение договора, а договор оказывается наиболее надежным вариантом развития разделения труда (при оказании услуг и вознаграждении за услуги). Но договор это личное соглашение – за ним стоят две личности.

Ни одна структуры средневековья в этот период формирования новой общности не прикрепляет жителя силой по рождению (о крестьянах мы уже это знаем – он может уйти и придти), но фиксация места в нетрадиционной социальной структуре требует хотя бы устного договора и согласия обеих договаривающихся сторон.

Почему государство не любит институт договора

Договор личной связи рассматривается не всегда как положительное явление. Государству, чиновнику, военачальнику в претензии к рядовым людям выгоднее мыслить в категориях традиции, традиции патриотизма, глобальной общности, из которой и должна вытекать обязанность служить государю, государству (без всякого договора). Без договора со стороны власти нет ответственности за срыв собственных обещаний – тогда потребность в безопасности чиновника удовлетворена на сто процентов.

Это, как и с налогами. Государству нередко выгодней брать налог не с жителя, а с общины. Пусть сами там разбираются – кто сколько вносит (пореформенная Россия с 1860 гг. И все виды круговой поруки, организованные государством). Но, скорее всего, власть имущие избегают договора, поскольку он предполагает свободу договора с другой стороны, а это ограничивает власть по умолчанию. Сама идея договора предполагает если не равенство сторон, то стремление к равенству и взаимной выгоде – а вот это уже, как говорил головель щуке «Сицилизьм, ваше высокостепенство». [Салтыков-Щедрин М. Е., с. 31]. В документах того времени естественно идет осуждение индивидуализма как отхода от общины – все источники, видимые историками, осуждают индивидуализм, и это отмечается историками: индивидуализм в какой-то момент времени в Средневековье был вызовом общине – был «отвязанностью» [Ле Гофф, с. 340]. В качестве ассоциации немедленно возникает логика движения советского государства в отношении с крестьянами – сначала «контрактация», т.е. договор государства с колхозами – коллективами крестьян (1928–1932 гг.), потом твердые поставки хлеба, «имеющие силу налога» (1933 г.).

Но и не только государство против договоров. Задумаемся, кто в те времена писал об индивидуализме? И кто эти рукописи потом переписывал? Люди церкви. Нужен ли им был индивидуализм паствы? Да ни в коей мере! Договор предполагает личный интерес, предполагает сомнения – все это не укладывается в послушание Богу и конкретней, церкви!

В реальности теперь мы понимаем, и уже говорили об этом, что новые структуры и общности Европы имеют несколько иной тип внутренних отношений, они много ближе к договорному типу – роль традиции в договоре много меньше, а свободы и особенно права уйти или вернуться по доброй воле много больше. Скажем больше – договор относится к традиции как жесткая микросхема с вшитой программой относится к записанному в оперативную память (человечества) программному коду. Микросхему можно лишь выкинуть, а программу возможно и переписать заново. Договор – это новая традиция пересматривать любую прежнюю традицию, это нечто вроде обязанности соблюдать договор, но с правом через некоторое время его пересмотреть и заключить новый. Этим общность при феодализме решительно отличается от родовой и соседской ранней общины Востока и даже раннего Рима, от традиции как социального института, стоящей за этой структурой. Этим общность при феодализме кладет начало новому типу социальных отношений. В новых условиях сами отношения становятся гибкими или имеют возможность изменяться желаниями и потребностями участников, причем не только общин, но и личности. А социальные структуры впервые получают еще непроизвольную, неосознанную своими участниками возможность к изменению ПО ПОТРЕБНОСТИ.

Договор и рыцарь. Честь как товар

Мы возвращаемся к теме договоров между людьми в указанный период. И прежде всего, и первые договоры – это договоры между рыцарями и сеньорами, между королем и вассалами. Мы уже выше говорили, что в сражении измена на поле боя, а также бегство или переход на сторону врага были самым большим грехом и преступлением против чести. Coward – трусость (на поле боя) в русском переводе, в применении к сражению получило более точный смысл – это предательство, «коварство», и это тот смысл, который тогда был самым важным в системе феодальным боевых отношений.

Рыцарь, а до него рядовой франк не должен был вернуться без вождя или без сеньора (живого или мертвого), у франков было еще жестче – франк не должен был вернуться живым, если погиб его лидер, вождь. Во времена формирования земельных ленов и служб – выбора, кому можно доверить свои ресурсы, на кого можно опереться в борьбе с врагом, проблема чести или выполнения обещания, исполнения договора, слово ЧЕСТИ – было самой большой ценностью. Она была самой важной, кроме, конечно, профессиональных черт: храбрости, умения сражаться и т.п. Но по всей логике этого мира преданность (т. е. честь), по крайней мере, первоначально, была выше профессионализма, поскольку хороший профессионал может при определенных обстоятельствах изменить и сам захватить власть и т. п. Честность важнее профессионализма. Мы бы уточнили, что честь здесь понимается в смысле преданности ((fidelity, loyality), а не престижа и почета (honour). При посвящении в рыцари было очень важно иметь предков, которые служили верой и правдой. Юноша, получающий звание рыцаря, должен был сослаться на подвиги и преданность отца или родственников в своем роду.

Честь и все элементы поведения рыцаря (в отношении к сеньору) становились важнейшей профессиональной характеристикой не только при заключении договора, но и для получения лена, земли с людьми для прокормления. Так было в VI веке. Так было и в X веке. В последующем, когда количество детей в семье феодала многократно превышало возможности получить землю, все претенденты на рыцарское звание на службе того или иного сеньора были обязаны представлять себя как человека чести. И при большой конкуренции между молодыми людьми – честь вместе с успехами на турнирах, вместе с качеством вооружения, вместе с мало ясными деталями поведения, в которых усматривались черты храбрости, достоинства и порядочности, – представление о чести как обязанности ДЕРЖАТЬ ДАННОЕ СЛОВО, ВЫПОЛНЯТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ ДОГОВОР – был важнейшим элементом текущей и будущей карьеры рыцаря.

Все, кто не смог получить место рыцаря в свите какого-либо сеньора мог стать странствующим рыцарем в поисках места. Многие из них становились просто разбойниками на дорогах. И за ними охотились, и их вешали.

Мы прекрасно знаем, что Честь рыцаря была специализированной, она не распространялась на долги купцам или в таверне и другие дела с простолюдинами. Но здесь важно, что ментальность нового общества, построенная на ДОГОВОРАХ (оказания взаимных услуг) начала обязывать договаривающиеся высокие стороны держать свое слово, быть честными в рамках договора. Держать слова стало элементом статуса и элементом нравственным. И это было уже заметно рыцарям, пришедшим в Византию, в 1204 г. потому, что во Втором Риме ложь оставалась той же ложью, что в Италии и в Галлии IV века.

Далее честь рыцаря превращается в статусный признак профессионализма. Честь (или преданность плюс воинские достоинства) – это товар, который как услугу безработный или молодой воин предлагает сеньору на службу за вознаграждение, прежде всего за землю или за вооружение, питание и т.п. Мы обращаемся к работе Г. Ю. Любарского, который верно видит признаки рыцарской чести у многих обществ, но пользуется неверным язычком «феодализм» и потому не может найти ответа на причину [Любарский Г. Ю., с. 123–129].

Прежде всего, честь возникает как статус свободного профессионала, предлагающего свои услуги сюзерену, и явление возникает везде, где появляется конкуренция спроса на военные услуги и конкуренция предложения услуг силы и войны. А в древнем мире земледелия такие моменты связаны только с периодами распада крупных систем и земельной общины – это периоды кризиса империй и государств, периоды многоцарствий. Китай, Индия, микенская Греция, Япония, Западная Европа, но не Россия, не императорский Китай, ни большие государства Индии в стадии расцвета. Действительно, о какой конкуренции может идти речь в России, если весь народ от любого смерда, от Меньшикова, торгующего пирожками, до Меньшикова – правой руки царя – все ХОЛОПЫ Его Величества, и могут быть биты палкой, и даже лишены наград и званий. И это так от князя Старицкого до самых преданных основателей-foundators новой России XX века, например, Бухарина или Тухачевского. Честь не нужна, ибо нет свободной конкуренции профессионалов. Ведь гордятся тогда, когда свободно конкурируют. А когда «по службе» конкурируют рабы, то они не гордятся собой, а спешат услужить. И не гордость важна, а услужливость. Причина в том, что с другой стороны их спроса – монополия. Такова политэкономия империй в вопросе профессионализма. Холопы не свободны в своем выборе – в тотальном государстве все холопы, все обязаны служить, нет свободы перехода, нет и гордости за профессию.

Второе – отличие европейских рыцарей от японских вытекает из демографических отличий. И вообще Западная Европа отличается ментально от Японии именно в этом аспекте. Европейский рыцарь, и не только рыцарь, но и крестьянин, много свободней в своем поведении в обществе, чем японский житель всех уровней. Высокая плотность населения – много ранее отсутствие свободной земли, см. ниже, необходимость считаться с соседями по земле и по власти, самая мощная конкуренция – требует в Японии много большего политеса, уважения, учета интересов соседей и хозяина, соседей-хозяев, требует понимания с полуслова и даже мешает сказать прямо «Нет». Отсюда меньше вероятность ожидать грубость, агрессию, излишнюю независимость – все это обусловлено взаимосвязью, отсутствием свободных ресурсов для индивидуальной активности, высокой плотностью населения, трудностями выживания. Свобода же каждого Эрека (роман «Эрек и Энида», цит. Любарским) в Европе, имеет причину и в климате, и в изобилии лесов и земли, в возможности прожить в одиночестве не менее смело, чем проживают в лесах банды разбойников.

И еще одно обстоятельство в порядке гипотезы – уже как исторический пласт опыта Западной Европы, который не прошла Япония. Распад Западного Рима – это распад и государства, и уже пройденный распад земельной крестьянской общины. Япония в силу малого количества земли (10 % территории) этого не проходила, потому индивидуализм японцев пронизан уважением к членам общины, более тонок, лишен европейских оттенков вульгарности и нахрапа варваров-охотников, пришедших из леса к культурным, но запуганным романским земледельцам.

Выводы раздела

1. Практика договора, возникающая в Западной Европе, оказывается важнейшим элементом и социальным (и организационным) изобретением в социальном устройстве общества того времени.

2. Честь рыцарей оказывается элементом договорного механизма. Рыцарский этикет и культура оказывается исключительно профессиональной по происхождению и обусловлена появлением конкуренции спроса и предложения.

3. Позже договор становится основой (и до этого была в основе, но еще принципиально неустойчиво) развивающихся товарно-денежных отношений.

Назад Оглавление Вперед

[1] Но в некоторых обстоятельствах, говоря иносказательно, добрая воля может преобладать над злой волей, когда у зла не достаточно силы, или существует конкуренция зла за отношения с добром, а у добра есть минимальный ресурс индивидуального выживания. Так голодный человек некоторое время мог прокормиться в лесу, даже питаясь желудями, ставя силки на птиц.