С одной стороны, мы предполагаем, наличие теорий, которые указывают на полуостровной характер Западной Европы и совершенно верно отмечают возникшую со временем БЕЗОПАСНОСТЬ в свете удаления «украйны» от земледельческого ядра (Гиббон, Соловьев, Тойнби). Эту тему безопасности мы использовали на сто процентов, и будем ее использовать по поводу дрейфа ментальности европейцев (относительно Востока удовлетворенная потребность в безопасности).

В этом аспекте географические теории говорят о факторе безопасности, но в том смысле, что этот фактор УСИЛИВАЕТ БЕЗОПАСНОСТЬ того населения которое заселено на береговой и полуостровной полосе. Предполагается, что заселенность основной части материка уже имеет место, и это обеспечивает долгий путь периферии до ядра земледелия, и «свободу» его, ядра, разложения. Однако и это тоже, как мы теперь понимаем, только ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ, хотя и существенно УСКОРЯЮЩИЙ фактор, поскольку и при совершенно ровной береговой линии – без полуостровной формы – мы показали, что рано или поздно заселение земледельцами значительной части территории, позволило бы обойтись и без полуостровной выгоды, так и без самой теории.

С другой стороны, географические теории часто приложены к фактору торговли и усиливают этот фактор. Они указывают на объем береговой линии в приложении к удобству транспортирования и торговли, т.е. имеют еще более подчиненный характер к РАЗВИТИЮ ГОРОДА И ТОРГОВЛИ. И в этом они слабы и частичны, поскольку далее нужно исследовать причины, почему в более ранних условиях НА ЭТОМ ЖЕ ИЛИ В ДРУГОМ МЕСТЕ торговля не породила капитализма.

Лев Мечников о реках, морях и береговых линиях

Уже до Мечникова С. М. Соловьев замечает, что в природе построения племенной организации река и бассейн реки с ее границами способствует формированию одной племенной и политической (потом административной) области, что верно для очень слабозаселенных районов с реками как единственными средствами связи:

«историческое деление Русской государственной области на части условливается отдельными речными системами, ясно, что величина каждой части будет соответствовать величине своей речной области; чем область Волги больше области всех других рек, тем область Московского государства должна быть больше всех остальных частей России, а, естественно, меньшим частям примыкать к большей – отсюда понятно, почему и Новгородская озерная область, и Белая, и Малая Русь примкнули к Московскому государству.» [Соловьев С. М., История России с древнейших времен, т. 1. Гл. 1]

Лев Мечников в своей теории «Географическая теория развития современных обществ» говорит о процветании цивилизаций от торговли, которая расцветает от возможности широких перевозок грузов и людей при наличии полноводных рек и большой протяженности береговых морских побережий, входящих в границы и пользование таких цивилизаций. Теория, оперирующая фактом расселения людей вдоль пресных и рыбоводных ресурсов, по определению не может дать большой глубины понимания хозяйственных процессов.

Самое интересное, что теория Мечникова по своей периодизации совпадает с нашей теорией распространения земледелия. Первый этап – очаговое земледелие вдоль больших рек до середины II-го тысячелетия до н.э., затем – это период первоначальных международных сношений и сближений народов от завоеваний Ассирии и Средние века – античный Средиземноморский период до Карла Великого (завершение последней империи перед началом европейского феодализма и европейской цивилизации). Затем по Мечникову со времени создания Византии начинается морская эпоха и с Нового времени океаническая (Атлантического океана) как экспансия капитализма и торговли. Но эта трехчастная история ничем нам не помогает.

Э. Гиббон о децентрализованном ядре земледельческом буфере

В своем многотомном труде о гибели Рима (до гибели Византии) выдающийся историк Эдвард Гиббон указывает на формирование и важность такого формирования целого сообщества равных по силам государств, взаимодействующих друг с другом и об удаленности от этого цивилизованного сообщества диких варварских сил Востока. По сути он, возможно, является первым автором теории ядра и варварской периферии и даже теории предельной плотности распространения земледелия.

Вспоминая о трагедии Римской империи в ее борьбе с варварами, Э. Гиббон на свой XVIII век видит, что:

«Теперь Европа разделена на двенадцать могущественных… королевств, три уважаемые республики и большое количество меньших по размеру, но, однако, независимых государств. При большом числе правителей есть, по крайней мере, больше шансов, что среди них найдутся талантливые государи и магистраты…Злоупотребления тирании смягчаются страхом и стыдом одного правителя пред другими…

В мирное время такое большое количество соревнующихся между собою соперников ускоряет прогресс науки и промышленности… Если какой-нибудь дикий завоеватель выйдет из пустынь Татарии, он должен будет победить сначала крепких телом крестьян России, затем многочисленные армии Германии, потом благородных аристократов Франции и бесстрашных свободных жителей Британии… [Гиббон Э., с. 547- 548]

В этом фрагменте Гиббон говорит и об опасности монополизма больших империй, о чем нами также сказано с расчетами в теории вероятности (устойчивость распределенных решений или уведомлений об опасности, ссылка). В то же время автор мыслит большими системными блоками, что делает его, вероятно, одним из самых выдающихся мыслителей в исторической социологии того времени.

В этой же «Истории…», в разделе об «Изобретении пороха», автор показывает, что распространение оружия по варварской периферии и по миру вообще уменьшает возможность дальнейших завоеваний или же (он сам еще не решил) создает большую угрозу и уменьшает возможности для тех, кто свои изобретения недальновидно передает соседям, сетуя, что:

«Сравнивая быстрое распространение этого губительного открытия с медленным и трудным движением вперед разума, науки и мирных искусств, философ должен в зависимости от своего характера засмеяться или заплакать над безумием человечества». [Гиббон Э., с. 837].

Сама постановка вопроса о социальном значении выравнивания уровня технологической культуры уже чрезвычайно опережала заботы исследователей того времени. Уже этим Гиббон как фигура неизмеримо выше современников. Сейчас мы знаем ответы на эти вопросы.

Теория «исторической украйны» С. М. Соловьева

Теория «украйны» – теория исторически перемещающейся границы земледелия с варварской охотничьей и кочевой периферией – рождена работой и грандиозным историческим анализом Сергея Михайловича Соловьева. Работа объемна не только своим охватом и размером: свыше 1000 печатных листов (25000 страниц), опубликованных при жизни, но обилием собственных ценных исторических идей и, что не менее важно для нравственного поведения в науке и жизни вообще, выделения и поддержки ценных идей ряда современников.

В своем «Наблюдении над исторической жизнью народов» лучший историк России XIX века проследил перемещение границы земледельческого мира на Европейском континенте от момента расширения Рима до появления Руси. Общая «теория украйны» формируется Соловьевым в следующем абзаце:

Здесь, на границе двух миров, мы должны ожидать тех явлений, какие обыкновенно происходят на украйнах между цивилизованными и варварскими народами, постоянную борьбу между ними. Если цивилизованный народ слабеет в силу каких-нибудь внутренних причин, то варвары берут верх, усиливают свои нападения, даже покоряют цивилизованный народ, и, смотря по своей способности, или основывают новое государство и новое общество, или довольствуются только внешним подчинением, данью. Если же усиливается цивилизованное государство, то оно теснит варваров, с которыми мирное сожительство невозможно, покоряет их и подчиняет цивилизации с большим или меньшим успехом, смотря по способности варваров в принятии цивилизации…, [Соловьев С. М., с. 220]

В конечном счете, Соловьев просто перечисляет в тексте исторические точки «украйны»: Галлия, Германская украйна франков, формирование Нейстрии, Австразия, саксы, потом Германия в целом, далее Австрия и марка Бранденбургская, далее славяне к концу IX века – Моравия. Мы можем продолжить развитие этой границы на Восток, на Юг вперед и, наоборот, двигаясь назад и вглубь по оси времени, отметить перемещение «локуса социального прогресса» к началам зарождения и развития иерархий труда и первых цивилизаций. Великие историки всегда оставляют потомкам наметки и засечки для прокладки троп в будущих исследованиях.

Островная теория Ф. Броделя

В разделе «Структуры повседневности. Глава 8. Города» своей книги «Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII» вв. Фернан Бродель кратко излагает свою условно «островную» идею безопасности. Возможно, мы несколько расширяем его взгляд – он говорит только о городах и их безопасности.

«Например, на Британских островах практически не было городских укреплений; таким образом, они обошлись, говорят нам экономисты, без крупных бесполезных вложений. В Лондоне старые городские стены играли лишь роль административной границы, хотя в 1643 г. испуг парламентариев одно время заставил их окружить город наспех построенными фортификационными сооружениями. Не было укреплений и на Японском архипелаге, тоже защищенном морем, или в Венеции, которая сама была островом. Не было крепостных стен в странах, уверенных в своей мощи, таких, как обширная Османская империя, которой ведомы были укрепленные города только на угрожаемых пограничных территориях: в Венгрии против Империи, в Армении – против персов».

Итак, из взглядов Ф. Броделя вывод прост – если у жителей и их политиков имеются ощущения (как результат практики) безопасности, то город не строит стен, а если безопасности нет, то – строит. Самое интересное, что Бродель, похоже, это до конца не развивает. Прямоугольная планировка лагерей и городов – у греков, римлян и в империях в Новом Свете – кажется для него какой-то загадкой, между тем, как он сам уже ответил на этот вопрос.

Почти все города Нового Света, основанные поздно, равным образом строились по заранее намеченному плану: они и образуют самое многочисленное семейство городов с прямоугольной планировкой. Особенно характерны города Испанской Америки с их пересекающимися под прямым углом улицами, делящими город на кварталы (cuadras), две главные улицы оканчивались там на главной площади (Plaza Mayor), где возвышались собор, тюрьма и Cabildo –городской совет. В связи с прямоугольным планом застройки возникает в мировом масштабе любопытная проблема. Так были спланированы все города Китая, Кореи, Японии, Индостанского п-ва, колониальной Америки (не будем забывать и города римские и некоторые из греческих полисов). Только две цивилизации в широком масштабе создавали города с запутанной и беспорядочной застройкой – страны ислама (включая и Северную Индию) и средневековый Запад. Можно было бы утонуть в эстетических или психологических объяснениях такого выбора. Что касается Запада, несомненно одно американское градостроительство XVI в. вовсе не означало для него вынужденного возврата к чертам римского военного лагеря. То, что он создавал в Новом Свете, было отражением устремлений градостроителей новой Европы, настойчивой потребности в порядке. И стоило бы потрудиться над поиском корней этого стремления за пределами многочисленных его проявлений. [Бродель Ф., 1992, Т. 1., Гл. 8. Города, с. 44].

Поиск корней прямо следует из понимания безопасности и возможностей ее удовлетворения. Более того – сама возможность плана и планирования в ТО ВРЕМЯ означает ощущение высочайшей безопасности и уверенности в ней.

Островное положение резко повышает ощущение безопасности – Отсюда экономия усилий в таких странах и государствах, как Англия, Япония, Венеция, Османская империя в стадии расцвета, военные лагеря Рима с их прямоугольной планировкой, и не более того. Отсюда новые города в империях на стадии их подъема и расцвета, как и новые поселения европейцев в Новом свете с их огнестрельным оружием, гарантирующим спокойное превосходство. Все это означает обеспечение безопасности и потребности в безопасности.

Как только мы представляем угрозы месту проживания (или на границах таких угроз), так мы и встречаем попытки строительства или следы крепостных стен, а по большой бедности и скученность и стремление втиснуться плотно в эти стены без всякого плана. К таким первым еще слабым росткам городской культуры, которая едва поднимается на фоне баронского произвола, и относится городская стена. Более того, в поздней Римской Западной империи крепостные стены в городах для отражения набегов варваров являются уже типовой практикой – стены есть и у Рима и тем более у городов в провинциях. Есть и повинности для их ремонта и поддержки. Для стражи на них. Так все города Северной Галлии (Суассонское королевство), которую завоевывает, например, Хлодвиг после победы над Сиагрием (486 г.), имеют стены. Решительный франк берет их последовательно город за городом целые пять лет, как сообщает Фюстель де Куланж, по более поздним данным на это потребовалось до десяти лет. Кстати, и в Японии стенами опоясываются города, борющиеся за самоуправление. Кроме того, сами городские кварталы японских городов изолированы друг от друга стенами и воротами, как «внутренние города», и это говорит о том, что город в начале своего триумфального шествия по обществу разделенного труда, ощущал себя вовсе не так уверенно и свободно. И весь исламский мир от 622 г. и до сих пор вовсе не ощущает себя в безопасности. Это видно по стенам городских домов без окон на улицу и с единственной дверью, это видно и в запутанных улицах, что означает стихийный рост и непредсказуемость обстоятельств организации жизни, не участие в нем государства (в плане нужд населения), и даже опасность власти для жителей (города). Это видно и в том, как одеты женщины, вынужденные прикрываться с головы до пят, поскольку угроза похищений, насилий и т.п. продолжают оставаться реальной. Таким образом, законсервированная историей и жизнью опасность насилия, порабощения и увода демонстрирует себя не только в стенах города, но даже в в улицах, в домах, и даже – в одежде. Есть и обратные примеры безопасности. Прямоугольные и свободные формы Египетских сооружений, храмов также говорят о большой безопасности долины Нила, отгороженной пустыней от случайных соседей. Но это относится к периоду Древнего царства. Этого не скажешь о городах и регионе Месопотамии – самом первом перекрестке человечества.

Компьютерная игра в «Цивилизацию» и ее выводы

Но, возможно, самым простым натурным экспериментом для читателя может служить известная компьютерная игра «Цивилизация». Мой молодой друг сказал как-то, что все эти высокие выводы (о безопасности на островах и на полуостровах) просто на подсознании автоматически возникают в игре, и не требуют серьезных обоснований. Если половина территории окружена морем, то врагам отсюда не появиться. Это именно так для человека, играющего в «Цивилизацию». Для жителя равнины или полуострова, который в VII веке в географии имеет познаний не больше, чем по поводу нескольких соседних деревень, и уж который явно не имеет возможности даже помыслить о таких абстрактных вещах как цивилизационный центр и его периферия, этот вывод просто невозможен. Но если он возможен для одного императора, меняющего место своей столицы (Константин или Диоклетиан), то уже это решение может продлить историческую реальную «игру» народов НА ТЫСЯЧУ ЛЕТ (VI-XV). Не слабо для социального прогноза в ТО ДАЛЕКОЕ ВРЕМЯ без современных познаний в демографии, политике, географии!?

Широтные и климатические теории. Ш. Монтескье

Ш. Монтескье (1689-1755) в своем «Духе законов» говорит о расслабляющем и эмоционально активизирующем влиянии южного климата на поведение жителей. Это действительно так. Однако, мы можем и обобщить конструкцию Монтескье. Все биологические и антропологические материалы подтверждают, что чрезвычайный избыток ресурсов (пищи, тепла и т.п.) уменьшают активность человека или ведет к падению мотивации человека к интенсивному труду. Сама возможность удовлетворения потребностей с минимальными усилиями приводит к возможности перехода индивида (или даже сообщества в целом) на удовлетворение высших потребностей, последние в зависимости от культуры общества или индивида, могут вырождаться в чисто игровые зависимости и метапотребности. Если для антропоидов тихоокеанских островов это может быть даже псевдодеятельность (например, полирование сидений из очень твердого дерева, которые могут выступать в качестве условного статусного «богатства» и «результата статусного труда» - полирования), то в современных обществах метапотребностями могут выступать телевизионные, игровые (сопереживание в футболе) или компьютерные зависимости или такие развлечения как секс, или химические зависимости (алкоголизм, наркомания, никотин), а вовсе не тяга к знаниям, художественному или научному творчеству, см. ссылку. Для бедных обществ Юга в связи с относительно высоким плодородием почв и обилием растительной пищи отсутствует потребность в обеспечении запасами продовольствия и топлива, крова, теплой одежды. Объем трудозатрат сравнительно ниже, чем на умеренном Севере, плотность населения выше, рождаемость в связи с высокой смертностью также высока, ценность жизни низка. Отсюда логические цепочки в обеспечении потребности безопасности существенно ниже, относительное количество (доля) работ и труда на будущее существенно меньше, чем на Севере. Отсюда уже следуют и ментальные традиции – большее значение текущего момента, меньше потребности думать и заботиться о будущем, из важности ощущения текущего момента возникает и большая чувственность (и эмоциональность) и меньшая потребность в рациональном (как следствии отсутствия потребности применения длинных логических связей). Добавим к этому высокую жару Юга, которая совершенно объективно мешает работе мозга и интеллектуальной деятельности вообще. Тенистые аркады и сады с фонтанами ан Юге всегда были предметом большой роскоши. И только они обеспечивали хоть какие-то приемлемые условия для интеллектуальных занятий, оптимальная температура воздуха для умственного труда как определяет эргономика лежит в пределах от 17 до 22 градусов по Цельсию. Но, как известно, площадка, выбранная человечеством для своей первой ступени роста (перехода к земледелию, вызванное вырождением возможности охоты) определялась вовсе не интеллектуальной деятельностью, а возможностью выживания практически без одежды в холодное время года, которое определялось уровнем 10-15 градусов Цельсия. Это была широта и особенности такого климата, как в районе «Плодородного полумесяца».

С другой стороны, чрезвычайная бедность ресурсов, например, народов Крайнего Севера и Северо-востока Евразии или пустынь и полупустынь на Юге, создает такие трудности и высокие трудозатраты населению, что общество вынужденным образом стагнирует. При этом ведущим препятствием оказывается отсутствие оседлости, которая препятствует накоплению и развитию ремесел и накоплению предметов материальной культуры, прежде всего, жилья, топлива, формирования запасов пищи. А последнее – это то, что могло бы снизить текущие трудозатраты на удовлетворение физиологических потребностей и дать возможность освободить часть времени для накопления запасов (потребность в безопасности II) и развития технологий, инструмента (технологического творчества).

Первоначальное производительное развитие человечества было привязано к тропическому и субтропическому климату, как наиболее благоприятному к освоению земледелия (при ослаблении ресурсов животного белка). Этот период в западной части Евразии завершается относительно полным освоением территории. С Севера Европы и из Восточной Азии к региону Западной Европы сдвигаются периферийные этносы, которые оседают в умеренной зоне. Более сложные условия существования (умеренный климат, возможные морозы зимой, менее удобные условия для земледелия, невысокие урожаи и их неустойчивость, наличие плодоносящих лесов) делают их существование менее надежным и более напряженным. Необходимость заботы о выживании (жилье, запасы) с учетом высокой роли Гольфстрима создает и стимулирующую и умеренно сберегающую среду. Отсюда оказывается оптимальным с одной стороны умеренный климат Западной Европы и сберегающие ограничения, которые предоставляет в отличие от возможностей Восточной Европы и Русской европейской равнины теплое его омывающее течение.

Именно умеренная климатическая зона, да еще и в своем наиболее щадящем варианте – удаленная от неразвитой присваивающей периферии, оказывается затем оптимальной исторической сценой для следующего этапа.

Итак, теория Ш. Монтескье вполне справедливо учитывает глобальный фактор, который влияет на стихийный и непроизвольный выбор места социально-технологического прорыва, именуемого «феодализмом».

Однако фактор широты и климата, как и в части географической линии безопасности – фактор оптимизирующий, ускоряющий, но никак не определяющий социальные процессы.

Итак, теории географические и климатические, в отличие от теории периферии и цивилизованного политического земледельческого сообщества с распределенной политической властью оказываются только ускоряющими факторами в проблеме феодализма.

Теории материальных факторов – экономики, населения и технологий

Мы начинаем обзор теорий с иной стороны – со стороны объяснения формирования капитализма как результата из того состояния, в котором оказалась Римская Западная империя.

И для того, чтобы начать разработку этой темы, мы должны сначала очистить себя от того «советского штампа» в истории, который касается объявления «революционных смен способов производства».

Теории, опирающиеся на «изживание рабовладения»

Материализм по Марксу «указывает» на то, что рабовладельческий способ производства» «изжил себя». На этом строится вся конструкция способов производства. Проблема в том, что материалисты, возможно, находясь на истинном пути, никак не могут дойти до конца в этом пути –найти основание того, что означает это – «изживание».

Длительное время в марксизме ведущим признаком способа производства считалась форма собственности на средства производства. И это положение, принятое не на научном – на государственном уровне и поддерживаемое всеми средствами государства, чудовищным образом помешало нормальному развитию исторической науки.

Гибель Римской империи не ликвидировал статус раба в новых варварских королевствах, и потому сама гибель не является «феодальной революцией». Изживание шло постепенно вместе с процессами феодализации, и, скорее всего, указать на «революцию» феодалов над рабовладельцами в истории больше никому не удастся. И это вполне достаточное основание, чтобы отказаться от догматов марксизма по части форм собственности в истории.

Мы считаем, что для дальнейшего развития исторического материализма, который теперь необходимо должен перестать именовать себя «марксизмом», для представления смены рабовладения крепостным феодальным производством имеется достаточно оснований. Работая с историческим материалом по этой теме вторично, мы нашли новые аргументы, которые произнесены совсем не материалистом в области исторического анализа. Марк Блок в своем свободном анализе, и имея собственную совершенно иную (торговую) теорию развития (феодализм – капитализм) общества случайным образом приходит на помощь материалистическому решению в своих разумных, но не представляющихся как ведущие умозаключениях.

Он говорит о технических достижениях феодализма и обращается затем к источникам экономики:

«Водяные и ветряные мельницы – зерновые, дубильные, сукновальные; мельницы, приводящие в действие гидравлические пилы и кузнечные молоты; хомут и подковы, упряжка цугом и, наконец, самопрялка – сколько достижений, которые в равной мере приводили к более эффективному использованию природных сил, одушевленных или нет; следовательно – к сбережению человеческого труда (курсив наш – прим. СЧ) или, что почти то же самое, к росту производительности труда. Почему? Отчасти потому, что было меньше людей, но прежде всего потому, что господин имел меньше рабов», цитируется по [Ле Гофф, с. 286].

Мы обращаем внимание на аргумент «сбережения человеческого труда». Позже в анализе мы выйдем на тему «сбережения» людей в Западной Европе и Японии. Материализм в определенной степени также выходил на тему более эффективного использования порабощенных людей, взяв за образец Поздний Рим. Нехватка рабов в Риме начинается со II века н.э. Переход к колонату является стандартным аргументом и основанием «приближения феодального строя», но глубже и яснее увидеть этот процесс теория способов производства, оперируя только классами как слоями, и исключая из классового анализа государства и политические формы, не способна. И существенно, что сбережения людей, кроме запрета на смену профессий, империя сама, вся ее атмосфера, придумать не могла и не умела. Она ТАКАЯ (тема для отдельного обсуждения – сбережение людей империя понимает несколько в ином смысле – именно только в военном и стратегическом).

Мы же сейчас, предваряя наше изложение ниже, просто фиксируем три аспекта сказанного Фернаном Броделем.

Первое. Проблема «меньше рабов» выводит нас на проблему выравнивания военно-технологического ядра земледелия и его периферии. И эту темы мы уже представили в предыдущих частях данного проекта – «меньше рабов» - это почти проблема «полноты земледелия».

Второе. «Меньше людей» это и есть следствие «меньше рабов». Из «меньше людей» следует, действительно, прикрепление людей «к земле и к хозяйству». Это аргумент чешского историка Беды, который мы ниже цитируем по Ле Гоффу, и вероятно, многих до него.

«…для массы достаточно средств существования в прямом смысле слова, то есть того, с чего жить физически: прежде всего пищи, затем одежды и жилища (это почти фраза Маркса в «Немецкой идеологии» о потребностях – прим. СЧ). Средневековая экономика носит главным образом аграрный характер (далее суждения носят несколько холистический характер, в реальности искусственное расселение – это результат конкретного прихода франков на выморочные земли Галлии – прим. СЧ); стало быть, она основана на земле, которая доставляет все необходимое. Это требование обеспечить средства существования является до такой степени основой средневековой экономики, что в ранее Средневековье, когда она только складывалась, предпринимались попытки посадить каждую крестьянскую семью – социально-экономическую единицу – на единообразные участок земли, который должен был обеспечить нормальную жизнь: манс, terra unius familia…» [Ле Гофф, с. 271].

Выделение самостоятельного земельного хозяйства как условного пользования недвижимостью – это с позиции труда «раба» есть механизм мотивирования к труду хозяином. А это только часть процесса «сбережения или путей эффективного использования» рабочей силы, когда рабочей силы мало.

Дело в том, что в античной экономики рабы часто погибали, но они, не имея средств к выживанию и не отвечали и не могли отвечать даже за свое собственное пропитание – в этом таилась слабость самого античного хозяйства в целом. Ее еще раз продемонстрировала колхозно-совхозная система в СССР, когда выживание работника опиралось на подсобный участок – 2-3 % всей обрабатываемой земли подсобных хозяйств производило до половины всех продуктов овощеводства, а «общественное хозяйство» как и до этого феодальное поместье с барщинным и литургическим принципом проявило свою полную неэффективность в смысле организации коллективных работ на общем поле. Короче, мотивирование к труду как полное использование наличного ресурса и является основным шагом в разрешении проблемы истощения этого ресурса.

Мы знаем, как пыталась поднять доходы от земель и фиск империя Рима, мы знаем как пыталась поднять деревню, когда ее численность уже была с позиций государства недостаточной другая империя – СССР, которая прямо искала путей подъема производительности труда на селе, но так и не смогла это сделать (например. в программе развития Нечерноземья» или в «Программе формирования аграрного комплекса СССР» (1980-е годы). Потому понимания «недостатка людей» или желания властей «сбережения ресурсов» вовсе не всегда достаточно для реализации поставленных целей. Кроме того и мотивирование собственного жизнеобеспечения – еще не источник понимания и объяснения бурного роста общества и роста производительности его труда, который продемонстрировал расцвет Средневековья – это и есть тот тупик, из которого не могут выбраться адепты марксистской социальной теоретической схемы, недостаточной для анализа.

Понять и объяснить, почему и как недостаток людских ресурсов – это «меньше людей» и это «сбережение человеческого труда» преобразуется в рост производительности труда – это и есть задача истории и понимания истории феодализм или задача экономической социологии для периода феодализма.

И мы подошли к третьей стороне темы. К роли ресурсов производства в историческом прогрессе и В РЕГРЕССЕ ИЛИ В ЗАДЕРЖКЕ РАЗВИТИЯ. Здесь в Средневековье мы многократно познакомимся с откатами от полноценного развития в случае наличия излишков самых разных ресурсов (Испания, Северо-итальянские города). Если еще более обобщать эту тему, то мы сможем выйти и на роль ресурсов как мотиватора или как демотиватора, что пересекается с темой Арнольда Тойнби о вызовах.

У великих людей, мы уже говорили о Гиббоне, даже в незаконченных мыслях, рассуждениях мерцают проблески ценнейших будущих выводов, как в полуоткрытом ларце при свете свечи едва мерцают драгоценные украшения.

Далее мы переходим к теориям, которые представляют процессы и причины, объясняющие появление капитализма из феодализма. Далее последующие теории начинают объяснять и углублять причинное основания первых процессов и так далее.

Теории роста торговли, рынка и городов

Эта теория, пожалуй, самая популярная в изложении и в преподавании. К появлению капитализма привело развитие торговли. Теория торговли, по сути, является теорией возникновения капитализма из феодализма или теорией разрушения феодализма. В теории как бы сконцентрирована прагматическая ленца историков и экономистов анализа Темного Средневековья, изучения скучной и неточной информации о родословных первых варварских династий и борьбе за наследство. Историк переходит в пространство более точных и простых, ясных проблем.

Второе положение состоит в том. что торговлю обеспечило появление коммунальных (свободных о от власти) городов. То, что торговля и капитализм возникли из городов, – это достоверно и неоспоримо – все прочее плохо верифицируемо.

Западная историческая наука, по сути, излагает наиболее сильные, ясные и интересные для нее явления в предыстории появления капитализма. И эти явления были первым звеном в усвоении причин собственного – Запада – появления.

В этом плане далее стоит обсуждение темы причин появления городов. Как мы знаем, это обсуждение долгое время варьировало в рамках романской теории передачи культуры – продления античного города и его непрерывности от Рима и марковой или бурговой теории, которые подчеркивали общинный «от сохи» характер германского народа, отраженный в городской общине и в самоуправления.

Романская теория. Первоначально, чтобы не нарушать преемственности античного и нового города историки стремились показать, что город продолжал существовать непрерывно. Неявно предполагалось при этом, что и горожане какие были боевые, такие и оставались. Как же историки представляли себе момент натурализации, который они никак не могли игнорировать по историческим данным? Они сформировали для себя различные «простые» объяснения ухудшения условий торговли.

Так Анри Пиренн и Марк Блок считали, что арабские завоевания прервали торговлю Востока с Западом и инициировали переход экономики к натуральному хозяйству и усилению крупных земельных собственников. При этом ссылаются на Крестовые походы, открывшие торговые пути. И обычно обращаются к более позднему периоду развития Европы – к периоду после Крестовых походов, объединяя процесс роста с XIII – XIV веков вместе с периодом Возрождения.

Наше резюме таково. Несомненно, звено развития капитализма из торговли города существует, но это звено почти последнее.

Аргументы с временным нарушением торговых связей совсем слабы. Исходной позицией является не арабское нашествие, а полная аннигиляция городов, кроме нескольких десятков в Италии (роль присутствия Византии). Разрушение городской жизни началось еще в Позднем Риме, в III веке, и об этом сказали критики данной теории. В городах Европы осталось до 2 процентов жителей к концу VIII века. И вовсе не по причине разбоя арабов, а по причине разбоя и раздоров самих Меровингов на месте собственно городов и их сельского окружения. Дело в том, что кроме внешней торговли горожанам нужно что-то есть. Дальние связи по импорту хлеба были оборваны с Европой уже давно. Так Африка была оторвана от Италии и Южной Франции со времен вторжения вандалов. Византия взяла весь хлеб Египта на себя еще с времен Константина, и появления Велизария в Африке, потом в Италии вовсе не изменило расклада импортных возможностей. О какой возможности городской торговли можно говорить в Южной Европе, когда сельское население в продолжение ста и более лет внутренних войн и чумы просто не могло спокойно выращивать хлеб? Места для античного города в Западной Европе просто не осталось, известно, что по площадям и улицам в лучшем случае пасли коз.

Второе. Сам факт крестовых походов – весьма позднее явление – указывает на некоторый избыток людей и ресурсов, или на недостаток ресурсов (занятий) для этих людей плюс избыток продовольствия (для похода). Это уже результат позитивного развития из опустошенной Европы, какой она была в VI–VII веках. Прежде всего, следует объяснить, чем вызван предшествующий Крестовым походам рост городов и торговли – появление новых и даже лишних людей и ресурсов.

Третье. Следует еще и еще раз оценить, ТОТ ли это город! Подобны ли города Европы античным городам-полисам или civitus Рима, или городам-селениям Шумера? Это очень важный момент. Это особенно касается намеков таких исследователей как, например, Е. Т. Гайдар, о непрерывности передачи городской культуры самоуправления. Здесь о перманентной революции говорить вовсе не приходится! Города поздней Западной империи таковы, что горожане бегут от общественных дел как от чумы – так о каком самоуправлении можно вспоминать в VI–VII вв.? До этого столетиями государство пыталось прикрепить к месту жительства не просто рядовых горожан, а городскую элиту и «средний класс» – куриалов? Пассивность и терпение – исполнение любых указаний любого гастролирующего варвара или грека-ромея, см. ссылку – вот ментальность жителя Италии того времени – городской свободой здесь и не пахло! Особенно плохо дело было на Юге и в Сицилии, где Византия еще многие сотни лет продолжала грабить население, как до этого Поздний Рим. Для видного и уважаемого автора-экономиста, имеющего заслуги своей смелостью перед отечеством, к сожалению, пока не оцененные, понятней будет нежелание его сограждан придти на собрание жителей для выбора домового комитета. Так осточертела его современникам т.н. «общественная работа» в предшествующие 70 лет в его родной империи. Не стоит ли больше опираться на собственный опыт через полторы тысячи лет вместо иллюзий о перманентном античном самоуправлении?

И наконец, именно поэтому следует еще раз понять, почему и отчего новые города поднялись и встали как Феникс НОВЫМИ ЛЮДЬМИ самостоятельно всего через триста лет – в XI веке (ремесло и торговля) возвысились над местной политической властью.

Короче, романская теория не годится!

Еще менее надежной кажется германская теория. Обычная охотничья община, переходящая к земледелию под воздействием культурных соседей – почему это не могло случиться раньше, и чем германцы так любезны Господу Богу за счастье развитие новой цивилизации?

И, наконец, даже просто «торговля» без комментариев – это не аргумент и не фактор! Дело в том, что и в иные периоды и в ином территориальном окружении городское хозяйство получало развитие и, несмотря на развитие внешней торговли, позже погибало под действием внешних или внутренних обстоятельств государственного фискального давления или инициирования новых войн (Финикия, Греция, Карфаген). Более того, часто (Рим) рост городов был плодом интенсивной внешней политической экспансии и результатом ввоза продовольственной продукции и рабов. Так произошло и в Европе. Именно внешняя торговля в свой начальный период (республика и ранняя империя), как в самом Риме первом, так и в Византии вовсе не привела к капитализму. Сами рассуждения о том, что Византия не является частью Европы (см., например, Г. Ю. Любарский, а этот вывод всеми делается только по результату) доказывает, что сама по себе внешняя торговля НЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ НИЧЕГО. И у Афин, и у Рима, и у Константинополя, и Великого Новгорода была внешняя торговля. Потому фактор роста торгового города в его внешней политике не достаточен для выводов. И даже время и место здесь не вполне объясняют. Мы можем твердо говорить о том, что внешняя торговля Испанской короны и Северо-итальянских городов (Генуя, Венеция) помешали их буржуазному развитию, стали их тормозом. И мы позже прокомментируем эти задержки, их причины.

По поводу торговли есть и еще один выход Жака Ле Гоффа – участника проекта «Великие цивилизации». Ле Гофф предполагает, соблазняясь, по его выражению, идеей, что Карл Великий при завоевании Саксонии, Баварии. Дуная. Северной Италии, Венеции и Испании уже преследовал цели торговли и захват зарождающихся торговых путей, с учетом формы раздела земель по Верденскому договору [Ле Гофф Ж., с. 72]. Однако думать о торговле между отсутствующими еще городами, и в реальности мечтать о том, чтобы в имперском поместье было ВСЕ, что производит мир, согласитесь – это разные формы мышления и виды на хозяйственное развитие. Строить выход на капитализм подвигом и прозрением одного Карла, даже названного Великим, не кажется исторически надежным решением – особенно с учетом того, что его империя сама по себе распалась без следа.

Потому фактор торговли – это плохая заплата на протечки истины в плохо скроенном макете научного корабля под названием «Феодализм».

Исходный период времени, которому мы ПОЭТОМУ начинаем обращать внимание – это VIII – X вв. Исходная позиция и место – Северо-Западная Европа – разрушенные города и почти всякое отсутствие торговли, натуральное крестьянское хозяйство. Почему вдруг в XI в. без всяких поводов к росту оснований внешней торговли в Европе появляются города, и почему они получают политическую самостоятельность?

В любом случае исходной посылкой этой теории является появление и бурный рост города и ПРИЧИНЫ ТАКОГО ПОЯВЛЕНИЯ. Поэтому всякая нормальная теория должна была бы обратиться к источникам такого роста. Это и утверждает Фернан Бродель в его «Цивилизации»

А ведь они (вопросы о феодализме вообще – прим. СЧ ) приводят к ключевому вопросу, который может быть сформулирован двумя-тремя разными способами: почему другие города мира не знали такой относительно свободной судьбы? Кто или что мешало им всем развиваться свободно? Или же еще один аспект той же проблемы: почему судьба западных городов развивалась под знаком изменений (они трансформировали даже свой физический облик), в то время как другие города в сравнении с ними были словно лишены истории, как бы погружены в длительную неподвижность? [Бродель Ф., т. 1, с. 542]

На самом деле чудом на Западе было не столько то, что сначала все, или, почти все, было уничтожено во время катастрофы V в., а затем скачком возродилось, начиная с XI в. История заполнена такими вековыми неторопливыми движениями взад и вперед, такими разрастаниями, рождениями и возрождениями городов: так было в Греции в V–II вв. до н. э., если угодно – в Риме, в мире ислама – начиная с IX в., в сунском Китае. Но всякий раз при таких повторных подъемах существовали два «бегуна»: государство и город. Государство обычно выигрывало, и тогда город оставался подчиненным его тяжелой руке. Чудом было то, что в первые великие века городского развития Европы полнейшую победу одержал именно город, во всяком случае, в Италии, Фландрии и Германии. Он приобрел довольно длительный опыт совершенно самостоятельной жизни – это колоссального масштаба событие, генезис которого отнюдь не удается очертить с полной достоверностью.[Бродель Ф., т. 1, С. 543–544]

И это совершенно верное движение, которое и полагается логически разрабатывать.

Между прочим, сам Фернан Бродель очень точно чувствовал суть будущего прорыва в решении проблемы феодализма в «Цивилизации…, Играх обмена» он прекрасно сказал перед определением феодализма, которое все же было и осталось нерешенным. Бродель сказал о потребностях и желаниях человека и о противостоящих ему сложившихся политических и экономических структурах, которые суть извлекают прибавочный продукт. И второе, что он сказал как общее место, но верно сконцентрированное во внимании вместе – это о том, что такие структуры иерархизированы и образуют классы, НО ЧТО РАССМАТРИВАТЬ СЛЕДУЕТ НЕ КЛАССЫ, А СТРУКТУРЫ. Вот как эти фрагменты выглядят:

«Было бы напрасно также думать, будто перед лицом нараставшей мощи экономики, … прочие секторы, все общество в целом не играли своей роли, порой … ускоряя развитие, а чаще … тормозя, и это тянулось на протяжении веков. Любое общество пронизывали противодействующие потоки, оно щетинилось препятствиями, … пережитками, … долговременными структурами, чье постоянство представляет на взгляд историка бросающуюся в глаза характеристику. Эти исторические структуры видимы, различимы, в определенном смысле измеримы: мерою служит их продолжительное существование…

Франсуа Фурке, говоря в [своей] небольшой полемической и конструктивной книжке иным языком, сводит эти столкновения к конфликту между «желанием» и «возможностью». С одной стороны — индивид, руководимый не своими потребностями, но желаниями, подобно движущейся массе, заряженной электричеством; с другой — репрессивный аппарат власти, какова бы ни была эта власть, который поддерживает порядок во имя равновесия и эффективности общества. Вместе с Марксом я полагаю, что потребности служат одним объяснением, а вместе с Фурке — что желания суть не менее широкое объяснение (но разве могут желания не включать потребности?), что аппарат власти политической и ничуть не менее экономической [тоже] объяснение» [Бродель Ф., т. 2, с. 463].

Как мы понимаем, здесь Ф. Бродель говорит о том, что потребности и желания людей имеют против себя аппарат экономической и политической власти – и в этом противостоянии и лежит суть объяснения исторического процесса.

«В единственном ли, во множественном ли числе, но [словосочетание] социальная иерархия, в конечном счете, обозначает банальное, но важнейшее содержание слова общество, возведенное здесь ради удобства нашего изложения в самый высокий ранг. Я бы предпочел говорить об иерархиях, а не о социальных стратах, категориях, или даже классах. Хотя всякое общество определенного размера имеет свои страты, свои категории, даже свои касты и свои классы, последние в объективированном виде или нет, т. е. ощущаемые сознанием или нет, с их извечной классовой борьбой. [И так] все общества… И несомненно, был прав Ален Турэн, когда писал: «Любое общество, часть продукта которого изымается из потребления и накопляется», таит в себе «классовый конфликт». Иначе говоря, все общества…

Но вернемся к слову, которое мы предпочитаем,— к слову иерархия. Оно само собою, без особых затруднений приложимо ко всей истории обществ с высокой плотностью населения: ни одно из таких обществ не развивалось по горизонтали, как общество равных. Все (они) откровенно иерархизированы… » [Бродель Ф., т. 2, с. 464].

Итак, не приблизился разве Фернан Бродель к пониманию роли политических и экономических структур и потребностей людей, противостоящих им? А ведь только анализ динамики этих социальных структур – в основном иерархий труда – и потребностей, ведет нас к полному или наиболее ясному раскрытию загадки сложной проблемы феодализма и процессов ДО ФЕОДАЛИЗМА. Но скорее всего это мы вслед за Броделем приблизились к тому, что думал и о чем догадывался Фернан Бродель.

И нам следует всегда отдавать дань уважения великим людям, искавшим решение проблемы именно там, где она скрывалась – даже, если они не достигли своего Северного полюса. Кстати, эти фрагменты еще раз показывают, как важно исследователю быть публично откровенным в своих сомнениях и гипотезах – в каждом таится начало, а иногда и решение следующих вопросов.

И мы продолжим путь мышления европейцев по поводу причин их собственного развития.

Новым пространством анализа является продолжение поиска причин появления нового европейского города (с XI века) и получения им коммунальных свобод. И мы вслед за европейскими мыслителями выходим на проблему роста населения в Западной Европе.

Теории, опирающиеся на демографический рост и мальтузианство

Недостатки и простота теории городов и торговли, ее явная неувязка или логическая краткость породили в исследованиях второе звено в цепочке объяснения. Это звено – демографический рост населения Западной Европы в предполагаемый период (IX – XII вв.) как причина роста городов. Важно отметить, что историки отмечают отсутствие реальных данных на самый «Темный период» (Dark Ages) Средневековья. Мы можем подтвердить ценность такого допущения с одним условием – оно увеличивает логическую цепь и в нужном направлении, но не более объясняет ситуацию, чем и первое звено. Мы просто выделили второе и более раннее достаточно разумное звено.

Но интересно, что теперь акцент в теме демографии переносится с точки необходимой концентрации внимания к возникновению капитализма (роста городов с внутренней торговлей – совершенно новому явлению) к теме ликвидации феодализма и превращения феодального земледельческого хозяйства в капиталистическое аграрное хозяйство типа джентри и свободных арендаторов в Англии. (Хаббакук в 1950, М. М. Постан). Город воспринимается как избыток населения в деревне и обществе – в теории взвешивается естественный предел населенности и его соответствия плодородию сельских угодий. Избыток населения рассматривается как отсутствие потребности удерживать людей в феодальном хозяйстве (по причине отсутствия новой земли).

Это уже более теория распада феодальных отношений в развитии капитализма и теория перехода к частной собственности и гибели феодальных отношений. Лишние люди и их свобода как бы инициирует освобождение всех остальных. Избыток людей и недостаток занятий влечет такой спрос на землю, что работников хоть отбавляй.

Теория у Жоржа Дюби со ссылкой на монаха-историка Рауля из Клюнийского монастыря не сложная. Человечество плодовито. А темпы роста – результат тяги к размножению. Сам же автор говорит, что

«Историка озадачивает прилив, мощь которого обнаруживается в 1000 году, затем усиливается, подъем продолжается в течение двух с половиной веков, увеличив в три раза численность живущих на земле» [Дюби Ж., с. 54].

Эта озадаченность автора вполне извиняется тем, что он сослался на соображения современников.

«они связали его (оживление роста , движения населения всех сословий и начала применения богатств – прим. СЧ) с тем, что прекратились вторжения извне. Здесь не было ошибки». [Дюби Ж., с. 53]. Аргумент верный, хотя и не показано, КАК связана безопасность с ростом населения.

В чем недостаточна эта теория, кроме того, что она есть просто следующее, но не начальное звено в цепи исторической логики?

Ее пытаются интерпретировать, исходя из мальтузианства. И это явно подводит нас к выводу, что мальтузианская теория и теория перенаселенности не дает однозначного ответа на пути разрешения перенаселенности.

Контекст перенаселенности для развитого феодализма и начального капитализма – это отдельная тема, она сложнее, чем одна теория Мальтуса и простое исчисление плотности. Дело в том, что плотное и избыточное население реагирует на перенаселенность и разрешает свои проблемы совершенно различным образом в зависимости от места, обстоятельств и уровня культуры – политической экономической и корпоративной.

Действительно, рост плотности может привести просто к гибели «лишнего» населения и не более того, и это демонстрировал многократно Китай, Индия, Египет и т. п, а в других случаях к расширению географических знаний и росту торговли, в третьем случае – к сгону крестьян с земли (Англия) и построению капиталистического хозяйства. В иных более ранних ситуациях народ на уровне племен может отселяться и мигрировать или «великопереселяться» (этнические войны). Он может уходить далее в города (миграция) или идти в Крестовые походы (идеологическая экспансия). Народ может начинать и крестьянские восстания (классовые войны), в которых существенная часть населения может погибать. Это обращает нас вместе с работой Любарского к проблеме культуры при феодализме, к конкретике этапа развития ментальности и культуры населения этого периода. А именно, возникает проблема оценки того, как естественно для этого момента вести себя населению этого периода и места времени? И это отдельное большое ответвление в логике исследования перенаселенности, избытка сельского населения, ниже мы скажем, что даже в рамках Западной и Восточной Европы возникают принципиально разные решения – и ЭТО ИМЕЕТ ПРИЧИННОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ. Имеются и отличия в решении проблем даже в Англии и Франции.

Короче, ТАКОЙ результат перенаселенности и параллельное появление ГОРОДА – не полное объяснение роста города в Европе, а сочетание перенаселенности с политическим, экономическим, ментальным факторами – соотношением с ролью соседской общины. Для затруднений при неполных теориях лучше всего подходит рефлексия специалистов Д. Розенберга и С. Кендалла по универсальному языку моделирования:

«Разница между теорией и практикой состоит в том, что теоретически этой разницы не должно быть, а практически она существует».

Это как раз тот случай . Потому конкретный «европейский» выход из перенаселенности в Европе мы будем анализировать отдельно в свое время. Но само появление перенаселенности, не прерываемое войнами, сокращающими все население региона – это есть фактор, который тоже требует своего объяснения.

Дело в том, что в более ранней истории человечества всякий рост населения как период завершался формированием очередной государственности или попытками ее создания и последующими межгосударственными войнами, которые «снимали» очередной избыток и населения, и производимого им продовольствия.

Однако, прежде мы остановимся кратко на еще одном факторе, имеющем отношение к перенаселенности.

Чума как причина гибели феодализма

Среди причин роста городов и отмирания феодализма и феодальных пережитков в городе (а следовательно, и к развитию города и капитализма) справедливо называют страшный период «Черной Смерти» – бубонной Чумы, прокатившейся в 1340-х годах от Золотой Орды через Босфор в Италию и далее через Европу вновь на Восток до Волги за 10 лет. Гибель от четверти до половины населения Европы привело к такой нехватке рабочей силы в деревне, что землевладельцы буквально «рвали» работников на части. Все попытки установить пределы оплаты труда работников на земле и в городе оказались на Западе Европы тщетны. Барщинный труд повсеместно на Западе прекратился, свободный договор с работником – крестьянином или подмастерьем – стал нормой.

Однако, чума «на европейский дом» – это следствие скученности и высокой плотности населения (и антисанитарии – отбросы рядом с жилищем и в городе поддерживали рост грызунов вместе с населением) и уже развитых интенсивных торговых обменов и контактов. Это следствие и не более того. Оно является дополнительным фактором, более ускоряющим те процессы, которые, как мы покажем, уже существовали в феодальном обществе и продвигали его к капитализму.

В то же время мы можем и саму эпидемию (они могли быть и другими) рассматривать как часть закономерного следствия скученности и как часть биологической теории нерефлексирующего этапа развития человечества – или как часть теории Мальтуса.

Приведем еще один аспект биологических закономерностей – вовсе не исключено, что рост экспансии и агрессии, убийств в кочевом хозяйстве и при росте скученности и плотности населения в кочевой периферии, сопровождался сопутствующим ростом в степи популяции хищных грызунов – носителей чумы. Распространение зараженных грызунов в «Диком Поле» и в европейском ареале Великой Степи привело к тому, что с 14 века с ростом плотности кочевого населения было фактически покончено. А именно, всякая резня и (не эксгумированные) останки воинов на поле боя в степи, а также брошенные остатки мясной пищи на стойбищах при больших концентрациях кочевников вели к взрывному росту соседствующих популяции грызунов, постоянному заражению водоемов и источников и к неминуемым эпидемиям. Великие вторжения III – V веков в Европу более не могли повториться, [McNeill W. H., Steppe, статья Steppe в Британской Энциклопедии, part Decline of Steppe Power].

Итак, чума как биологический фактор скученности и определенного уровня (не) развития культуры населения в социальном плане является ускорителем, но не причиной дефеодализации.

Это ускоритель по Дюби и вот какого рода:

Как показывают раскопки, в те годы многие деревни и хутора обезлюдели. Не из-за бедности; крестьяне покинули менее плодородные места, где они прозябали, чтобы осесть на более богатых землях, на которых оказались свободные участки. А поскольку население уменьшилось наполовину, то соответственно снизился и объем производства, однако размер капитала удвоился у каждого уцелевшего. Уровень жизни мгновенно вырос на всех этажах общественного здания… Обретенный достаток позволил ныне сооружать из камня то, что раньше строили из ветвей и самана, носить суконную одежду и белье вместо звериных шкур. Есть из более пристойной посуды. Люди, которым раньше приходилось довольствоваться хлебом и водой, благодаря достатку стали теперь употреблять мясо, пить вино. Число вилланов уменьшилось в два раза, но они лучше питались и поэтому легче выдерживали груз сеньории. [Дюби Ж., с. 343].

На новом языке можно сказать, что как и Великая депрессия в США с государственными мероприятиями Черная смерть привела к значительному росту стандарта жизни сельского населения (в жилье, земле, питании и ресурсах), что в дальнейшем обеспечило и более высокое качество сельского труда.

Далее мы переходим к следующему более раннему логическому этапу в понимании социальной истории феодализма.

Теории перенаселенности, опирающиеся на рост технологии в сельском хозяйстве

Теория перенаселенности как источник роста городов формирует следующее и главное направление развития поисков и разработок в исследованиях феодализма – объяснение причин роста населения в Западной Европе в VIII–X веков и бурного роста населения в период XI–XIV веков

Первый интересующий нас период роста населения (VIII–X вв.) предшествует периоду, при котором в Западной Европе в массе начинают появляться города – XI – XII вв. И всем историкам хорошо известно, что на момент возникновения городов – в XI веке – чрезвычайного избытка сельского населения еще нет. Таким образом, города возникают не в прямой связи с чрезвычайным избытком. Они также возникают не в связи с морской и внешней торговлей, поскольку начинают возникать в центре материка, и вовсе не только на берегу Северного и Средиземного моря. Основным фактором роста таких городов является внутренний рынок и отделение ремесла, внутренний обмен. Размер городов в массе не более 1–3 тысяч жителей. Они за исключением крупных внешнеторговых центров опираются на местный рынок. Нет не только данных о перенаселенности земель. Появляются в массе сведения о бурной разработке и освоении новых пустошей, которые еще составляют существенную часть Западной Европы. Обобщая ситуацию можно говорить о некотором свободном населении, которое может появляться за счет избытка – дополнительного или прибавочного продукта остального крестьянства. Такое свободное население начинает осваивать пустоши или новые земли и формировать городские поселения. Это означает, что уже в первый, более ранний период население начало расти и одновременно производить прибавочный продукт сверх того, что потребно исключительно для уже сложившегося костяка военно-политической и духовной элиты.

Потому мы вместе с множеством историков обращаем внимание на самый темный и запутанный, имеющий мало общих экономических и социальных данных период, который справедливо и по этой причине тоже именуется периодом «Темного Средневековья».

Демографический взрыв, начинающийся как цепная реакция где-то в IX–X веках и далее явно наблюдаемый в период XI – первой половины XIV вв., указывает необходимость поиска причин такого бурного роста (населения) в предшествующий период «Темного Средневековья». И наша логическая цепочка получает еще одно звено.

Признаки технологической революции. Общие слова и конкретика

Как пишет известный фантаст и теперь аналитик истории, Айзек Азимов:

… после 950 года во мраке забрезжил свет. Он был настолько слабым, долгое время почти незаметным. Но он уже появился. Нет, не произошло никаких драматических событий, хронисты не оставили любопытных записей… Все началось с изменений в сельском хозяйстве, которые повлекли за собой перемены во многих областях человеческой деятельности. [Азимов А., С. 300, 307–308] Это интуитивное мнение нашего современника и собрата по профессии – системного аналитика.

Уже работы Жана Бодена, Фрэнсиса Бэкона указывают на роль технического прогресса в прогрессе Европы.

Этот взгляд не чужд исследователям в общем плане. Г. и Дж. Ленски с их эволюционным подходом [Lenski G. J, Ch. 5] указывают на выделение технических достижений и в крупнейших социальных сдвигах в обществе, которые образуют социальные последствия. И это взгляд верный, если бы не абстрактность верного принципа.

По поводу роста техники в период от Каролингов до XII века Жорж Дюби упоминает успехи и активность только вотчинного хозяйства – руководства поместий. [Дюби Ж., с. 54].

Значительная часть историков подошла к представлению о том, что в ходе «темного Средневековья» или в период XI–XIV веков произошла «технологическая революция» в сельском хозяйстве.

То, что революция происходит в XI–XIV веке историками и археологами доказано. Мы можем перечислить известные усовершенствования в сельском крестьянском хозяйстве:

– отвальный плуг с лемехом и осушение земли;

– сочетание крупного хозяйства и индивидуального хозяйства;

– хомут для лошади и возможность индивидуальной пахоты на конной тяге на тяжелых землях;

– массовое устроение – водяных и ветряных мельниц – баналитетов;

– коллективные водоустроительные работы – дамбы и каналы.

Но мы не вправе воспринять такую информацию как истину в последней инстанции.

Об отделении ремесла от земледелия

Часть советских историков в анализе феодализма приняла «мудрое» решение – отказаться от конкретных поисков причин, и опираться на базу и логические принципы системы «исторического материализма». Ряд исследователей «нашел» процесс формирования «разделения труда между городом и деревней» [Всемирная история. Энциклопедия, том 3, Глава XXI]. Но тогда и сам технологический прогресс проще всего объяснить разделением труда. Однако мы знаем, что технологические изобретения и их распространение и массовое внедрение – это различные процессы. Они могут не быть синхронными. Разделение труда есть технологическая традиция и производственная культура. Технологический прогресс – то же самое – это массовое использование изобретения. А не изобретение собственно. И когда мы говорим о возникновении новых явлений, тогда и разделение труда, и более простые процессы, такие как массовое изменение технологий – должны рассматриваться нами не как (конечная) причина, а как результат некоторых социальных ситуаций.

Технологический прогресс – не причина, а результат

Мы обратимся к теме аграрной революции. Паровой двигатель изобрели древние греки – пар открывал ворота храма, и это было чудом. Чудом, но не средством экономии труда. Потому, что для изобретений и их внедрения в замену труда требуется не абстрактная забота о «прогрессе» и о «разделении труда», а реальный интерес конкретных людей в экономии труда в реальных обстоятельствах. И если такого интереса нет, например, потому, что имеется легкий и доступный ресурс и все работы делают дешевые рабы бесплатно, то думать об экономии труда – такая же нелепость своего времени, как и бояться звуков грома – во время другое.И всякий прогресс, как и само «разделение труда» имеет вполне конкретные интересы их организаторов и участников, помимо общего понимания об «исторической пользе».

Поэтому мы отвлекаемся от безликих, теперь мы знаем, мифологических терминов типа «прогресс производительных сил» и «развитие разделения труда», «технологический прогресс», которые говорят и все, и в данных обстоятельствах – ничего.

Примечание: Можно сказать, впрочем, что такие общие идеи вовсе не только кабинетные ошибки – они могут быть вполне реальными ошибками времен советского застоя. Так в 1986 году ЦК КПСС объявил курс на «ускорения», положив в основу внедрение результатов «научно-технического прогресса» (читай, «технологического» прогресса) в сельское хозяйство. Создается впечатления, что идеологи сознательно закрывали глаза на то, что было очевидно всем. И индустрия, и сельское хозяйство были совершенно не мотивированы к какой-либо внедренческой и новационной активности, поскольку практически ВСЯ (свыше 95%) прибыль любого предприятия уходила в союзные, республиканские или в отраслевые фонды накоплений, из которых предприятию снова необходимо было «просить» средства на развитие. Эта шумерская или египетская редистрибуция в денежной и натуральной форме была абсолютно несовместима с к.-л. развитием. И это было известно (даже по открытой прессе и газетам) всем экономически мыслящим жителям. В Северо-итальянских городских коммунах мы обнаружим тоже нечто подобное.

Подводя итоги по разделу, следует сказать, что само явление роста технологии в период начала формирования феодализма не стоит рассматривать как самостоятельное точечное явление, как нечто вроде открытия термояда в «линии развитии науки». Дело в том, что в отличие от современной науки в мировом масштабе последовательной «линии развития сельского хозяйства» в истории одной территории или пространства мы до момента феодализма в Западной Европе как раз и не наблюдаем. Технологический рывок означает массовое внедрение во многом уже известных процессов, он возникает внезапно как революция, именно так ее и определяют историки, занимающиеся этим периодом в технологии.

«…явная нехватка рабочей силы, препятствовавшая должной обработке земли. Бедственное имущественное положение большинства зависимых крестьян обусловливало стагнацию численности этого главного производящего класса или даже его сокращение. Преодолеть подобные неблагоприятные явления удалось по мнению сторонников этой концепции, лишь во второй половине X и в XI в., во время так называемой «феодальной революции», до нее говорить об экономическом подъеме якобы не приходится » [История Европы, с. 124]

И найти причину этого рывка или хотя бы направление поисков – наша ближайшая задача.

Следует также отметить, что на указанный период XI–XII вв. историками отмечена еще одна революция – «замковая революция – период бурного строительства замков [Дюби Ж., с. 200]. Ее мы будем обсуждать отдельно как феномен появления особой потребности в безопасности.

Выводы раздела. Цель – поиск причин мтивации сельского труда

Цель исследования – найти причину мотивации труда в земледелии

Итак, настоящий обзор дает основание видеть логику причин быстрого развития феодализма и формирование города (и капитализма) в следующей логике – от конца к началу.

1. Быстрое (и устойчивое) развитие торговли

2. Быстрое (и устойчивое) развитие города

3. Быстрое (и устойчивое) развитие населения региона

4. Быстрое (и устойчивое) развитие сельского населения

5. Быстрое (и устойчивое) развитие производительности труда в сельском хозяйстве

И мы выводим из последнего тезиса 5 предположение, что

к развитию производительности труда в сельском хозяйстве приводит

Некая неизвестная нам причина, мотивирующая крестьян (в сравнении с предыдущими периодами их жизни) к более производительному труду в земледелии.

Примечание: Почему мы опускаем сеньоров – главы иерархий всегда заинтересованы в том, чтобы «их» люди работали производительно, но, как правило, хозяева не заинтересованы прилагать усилия в этом направлении. Для времен, предшествующих развитию Западной Европы мы не имеем ни одного примера прогресса земледелия, в котором бы сеньоры или главы иерархий не просто хорошо относились к крестьянам в массе, но были бы вынуждены хорошо относиться к крестьянам.

Мы приходим к выводу, что следующим шагом к пониманию логики развития является появление и устойчивое существование мотивации к труду сельского населения Западной Европы в отличие от типических форм их существования в других регионах земледелия.

Этим выводом мы и завершаем настоящий обзор

Назад Оглавление Вперед